Она просыпается в пустой кровати вот уже несколько дней, вскакивает посреди ночи, ощупывает подушку рядом с собой. Пусто. Особенно эта пустота бьет по ней в минуты, когда туман позволяет ей сделать передышку и оставляет лазейку для разума, который проклевывается сквозь закостеневшую скорлупу. Сольвейг выбирается из туманных объятий с трудом, успевает выхватить толику воздуха, пока ее не окутает снова, заставляя видеть то, чего нет. Иногда ей кажется, что Икарус является посреди ночи, кричит на нее, а она жмется спиной к стене и отрицательно качает головой, рыдает, пока туман играючи не рассеивает иллюзию, оставляя ее с реальностью. Соль уже давно путается в правде и в вымысле, для нее все уже едино, поэтому, сидя за обеденным столом рядом с Магнусом, она спокойным голосом переспрашивает у него, точно ли в ее тарелке сейчас бегает крыса или ей кажется.
Она постоянно ощущает себя ничтожной, такой жалкой и бесполезной, что старается не выходить из своей комнаты, позволяя себе оборотнем выть время от времени. Не так давно она хотела показать брату, что способна быть ему ровней, а сейчас она не может попасть вилкой по куску мяса, лежащему на тарелке. Она сжимает губы в плотную нить, когда в очередной раз вилка неприятно скользит по поверхности тарелки, она не поднимает взгляд в этот момент, боясь увидеть на лице брата то, что будет напоминать разочарование. Он ведь тоже может считать ее жалкой, от этой мысли сводит скулы, поэтому Соль отодвигает от себя тарелку, заявляя, что она не голодна, а сама гипнотизирует еду взглядом, пока вновь не запирается в своей комнате. Ей все еще хочется казаться перед братом сильной, но это становится проблематичным, когда он в очередной раз застает ее над рыданиями на полу в гостиной, Сольвейг тыльной стороной ладони вытирает подступившие слезы, размазывая по лицу и кровь со своего запястья. Она тихо, почти неслышно говорит Магнусу, что ей вновь не удалось выгнать из себя туман, хотя она была так близка. В доказательство этого, Соль показывает брату раскуроченное запястье, объясняя, что она почти что его достала, пока не стало нестерпимо больно, из-за чего слезы будто бы полились сами. Она пытается отыскать в Магнусе понимание, она же еще не совсем безумна, он точно должен ее понять.

Сольвейг забегает в первую попавшуюся ей на глаза комнату, хлопает дверью платяного шкафа, упрятывая саму себя за аккуратно развешенной мужской одеждой. Соль прикрывает уши ладонями, чтобы стало тише. С самого утра голоса раздирают ее, она пробовала перекричать их, но ничего не выходит, те только смеются над ней, создавая какофонию в голове, от которой не скрыться. В шкафу тише, они будто все остались за дверью, поэтому Соль жадно хватает воздух, а вместе с ним тишину. Обычно Икарусу удавалось контролировать ее попытки перемещения по поместью Розье, теперь же, оставшись одна, она пряталась в спальне своего старшего брата, будто здесь можно найти так необходимое ей убежище от того, что с ней творится. Это кажется несправедливым, если бы не этот брак, все было бы иначе. Он разрушает ее, пускает свой яд под кожу, распускаясь ядовитым цветком, а от него уже не скрыться, не спрятаться, как и от последствий. Соль лишь сильнее зажимает уши руками, жмурится, будто от этого звучи в голове точно станут тише, скроются где-нибудь в соседней комнате, наконец-то оставив ее в покое. Сейчас уже создает впечатление, что для нее обычной жизни и не было, что она сплошь связана с туманом и тем, что он делает с ней, поймав в свои невидимые сети, из которых только и выходит, что биться рыбой да воздух хватать, пока его окончательно не перекрыли.

День не задался с самого утра.

Энди уронил голову на барную стойку в Виверне, подавив тяжелый вздох. Народу было преступно мало — но было неудивительно, ведь в обеденное время здесь разве что захаживали посетители за добротным ланчем, никак не за выпивкой. Нет, конечно, бывали и случаи, что уже в обед было шумно и многолюдно, но сегодняшний день бы не из этих.

Короткий вздох вновь сорвался с его губ и покатился по столешнице, распугивая его собственные мысли, которые не давали покоя. Энди не нравилось так много думать о проблеме, если после этого, будто бы по мановению волшебной палочки, не находилось идеальное решение.

Как пронырливая змейка, оно ускользало между пальцев и даже не торопилось отбрасывать хвост в качестве трофея. К слову об отброшенных хвостах — скверное настроение Энди можно было бы объяснить в том числе и тем, что сегодня по его душу опять пришли.

Если кто-то считает, что вляпавшись единожды в темные делишки и проведя довольно продолжительное время среди людей довольно бандитского склада ума, можно потом, вальсируя, покинуть плохую компанию… что же, на это у Энди был печальный ответ.

Сама мысль о том, чем ему приходилось заниматься, претила — и он не единожды жалел о том, что однажды пошел по легкому, пусть и недостойному пути. Все началось с мелочей, как и в любом незаконном деле, и лишь потом, подобно лавине, развернулось до масштабов, из который выйти чистеньким уже не удалось. Да и вообще выйти, честно признаться, тоже.

Его всегда находили, что бы он ни делал.

Как например, сегодня с утра. В очередной уже раз.

— Да, да, конечно, — он запахнул плотнее мантию, стоя под козырьком “Белой Виверны” и уже мечтая о том, чтобы скорее попасть внутрь. Несмотря на теплую майскую погоду, Энди ощущал совершенно не подходящий ситуации озноб. А может быть, все дело было исключительно в его богатой фантазии — солнце столь не вовремя скрылось за привычной лондонской тучей, не давая никакого утешения.

— Не забывай, Морс, — стоявший рядом с ним мужчина самой что ни на есть неприметной наружности — идеальные дельцы по ту сторону закона, — хищно сощурился. — У тебя есть время до конца следующей недели. Ты знаешь правила.

— Не обязательно мне об этом так часто напоминать, — Энди выдавил из себя что-то, отдаленно напоминающее дружелюбную улыбку. Но лишь отдаленно.

Впрочем, его собеседника это удовлетворило. Он коротко кивнул и, больше ни сказав ни слова, растворился среди спешивших по своим делам людей, будто его и не бывало.

— Драклл все подери! — уже привычно возмутился Энди. Только после того как он несколько раз досчитал до десяти и собрался с мыслями, можно было уже толкнуть знакомую тяжелую дверь и занять свое привычное место за барной стойкой. Где и предаваться унынию дальше. Можно было бы, конечно, утопить его в алкоголе — в баре было достаточно крепкого пойла, чтобы сбить с ног даже не такого щуплого человека, как Морс.

Но алкоголь решением не был — он мог бы лишь временно отсрочить осознание собственной беспомощности перед обстоятельствами.

В какой-то миг Энди все же не выдержал. Наспех отпросившись — народу все равно особо не было, — он накинул мантию и выскочил из темного помещения. Хотелось тепла, солнца. Может быть, мороженого. Чего-то такого, что могло бы прогнать смурные мысли. А ими полнилась сейчас голова, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме того разговора возле паба. И как только они каждый раз находили, где его искать? Правду ведь говорят, что все эти нелегальные дела похожи на паучьи сети, а у каждой стены есть уши.

Едва стоило переступить черту, которая отделяла Лютный переулок от Косой аллеи, будто бы стало даже легче дышать. Энди на миг остановился, вдыхая полной грудью и чувствуя себя по-настоящему живым. Улица была заполнена жизнерадостными волшебникам в ярких мантиях, спешивших по своим без сомнения важным делам. Отовсюду слышалось журчание разговоров, перешептывания, откуда-то даже тихо лилась приятная музыка. То что надо, чтобы немного отвлечься.

А еще кое-что привлекло внимание: знакомая темная макушка мелькнула неподалеку. И, конечно же, Энди не мог ее не узнать.

— Милли! — он не преминул известить всех присутствовавших не только о том, что они знакомы, но и в том числе о ее имени. Энди отчаянно замахал руками, всячески привлекая ее внимание.

[indent] we need to fly ourselves before someone else tells us how
[indent] something is off, I feel like prey; i feel like praying

[indent] в этот вторник воздух был перенасыщен неожиданным напряжением, словно предчувствием грядущего шторма, что готов обрушиться на лондон затяжными проливными дождями вместо ожидаемой почти майской погоды. привыкшая к солнечным лучам за последнюю неделю, рита поморщилась, когда вместо света в окно её разбудил проклятый пискливый будильник, и, подрываясь на ноги, с коленей упала папка, в которой были новые детали по делу люси макнейр, со слов департамента правопорядка, закрытому и разрешенному в пользу погибшей, которое тревожило журналистку и по сей день. с тех пор, как люси макнейр наконец-то упокоилась в родовом склепе, а колдограф тесеус загремел за убийство в азкабан, жизнь вернулась на круги своя, однако, вся эта схема не давала покоя и выглядела уж слишком картинно-постановочно. впрочем, это действительно мог бы быть самый обыкновенный рабочий день, если бы не надпись кровью на зеркале, которую маргарита обнаружила в ванной, сонно плетясь, а после ночи напряженной работы замечая её второй после слишком яркого света лампы. её пальцы невольно тянуться ближе к холодному стеклу, следуя контурам надписи, «увидишь, что случится, если ты продолжишь».  кровавые подтёки довольно длинные, по чему можно судить, что тот, кто оставил её — скорее всего уже покинул квартиру на косой аллеи. но…

[indent] помимо того, что тесеус был идеальным подозреваемым, будто подложенным агатой кристи в дело для того, чтобы спустить всех собак, при личном допросе, за которым скитер наблюдала из другой комнаты, он не производит впечатления злого гения, который мог провернуть трюк с кольцом. он был магглорожденным волшебником, что убил девушку, которая его не выбрала таким изощренным способом так просто и не смог объяснить, что за вещество было в кольце. журналистская интуиция риты подсказывала ей, что дело было не только в обиде и отвергнутых чувствах, он выглядел частью чего-то большего, при этом оставаясь противной мямлей —  прорыдал львиную долю собственного допроса, признаваясь даже в том, чего не совершал, что было довольно выгодно некоторым сотрудникам министерства, чтобы закрыть дела столетней давности.

[indent] металлический запах крови на языке вынудил поморщиться, и блонди впервые за долгое время проверила палочку и крепко сжала рукоять, проверяя шторку душа, где потенциально все ещё мог скрываться тот, кто нанёс послание, а так же небольшое окно на предмет взлома. напряжение девушки передалось и самой палочке, потому что там словно запульсировала в руке, вырываясь и с грохотом падая на кафель. перепуганная, она сходу опустилась на колени, поднимая, и прижала её чуть ближе к груди, стараясь не расставаться с ней после романтического свидания с уолденом макнейром в подвале пожирателей смерти. дело дрянь. хотя рита скитер и угрозы шли бок о бок почти всю её журналисткую карьеру, начиная от разгромных репортажей про макуса до раздутых слухов про министерство великобритании, чаще всего она с ними мирилась и, иногда, даже довольно хмыкала, подмечая какую-нибудь новую формулировку с критикой, что выглядит как годное оскорбление её творческих потугов. всех пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы сосчитать сколько раз она получала записки с угрозами, посылки, в которых лежали её фотографии исполосованные с выколотыми глазами, но кровь в ванной определенно выбивалась из всей картины злоключений тем, что тот, кто её здесь оставил — мог бы убить её в любой момент и он был здесь.

[indent] то, что новый тип угрозы был связан с макнейрами было неочевидно только дураку, однако рита скитер не особо горела желанием прибегать за помощью к уолдену, даже если пропустить мимо ушей тот факт, что он был пожирателем смерти, его методы решения проблем едва ли ложились в картину мира риты скитер и почти всегда начинались необоснованной жестокостью, а заканчивались необузданным насилием. после ночки в обнимку с делом — это было последним, что ей хотелось бы прочувствовать на своей шкуре, особенно, если рассказать ему, что она продолжила копать это дело без его любопытного носа и приглашения на чай после того рандеву.

[indent] стерев угрозу бытовыми чарами, скитер нахмурилась и принялась умываться, не досчитавшись среди всех своих вещей чёрной зубной щётки, которую она никогда не уносила из ванной. всё больше дурных мыслей закрадывалось в голову, когда в попытках сварить утренний кофе, в банке вместо кофе она обнаружила обескровленную дохлую мышь, по всей видимости, именно её кровью было выведено послание на зеркале. её замутило сильнее, когда девушка коротко пробежалась по своему гардеробу и не обнаружила белой рубашки, которую она планировала надевать сегодня на работу. это всё больше напоминало сбор материалов для какого-нибудь ритуала-жертвоприношения или, ещё хуже, коллекции серийного маньяка, который выбрал её следующей жертвой. проигрывая каждый новый сценарий различных жутких вариантов развития событий, блондинку не удовлетворял ни один из них и, несмотря на всю любовь к своему семейному гнёздышку, она чувствовала всё меньше уверенности в том, что оставаться здесь было безопасно. тени танцевали на белых стенах вокруг и каждый шумный скрип старой половицы казался шагом того самого незванного гостя, жаждущего крови.

[indent] — ну, я ведь все ещё могу обратиться в аврорат, — задумчиво произнесла девушка, поправляя воротник пиджака и глядя в зеркало, расплылась в улыбке. могла бы, если бы несколько последних статей не посвятила коррупции внутри департамента магического правопорядка. золотое «убьют, приходите» работало не только в мире магглов.

[indent] поворачивая замок на двери, скитер обнаруживает, что та открыта. потрогав дверную ручку с другой стороны, скитер поморщилась и подняла ладонь, понимая, чем та измазана. вся входная дверь была покрыта кровавыми надписями, самая яркая из которых дублировала послание из ванной. желудок сделал сальто назад и она пошатнулась, делая неуверенный шаг вглубь квартиры. пожалуй, сегодня можно взять больничный? другого варианта, кроме как позвать макнейра не было.

[indent] иногда лучший способ бороться с тьмой – это обратиться к тому, кто ходит в ней с закрытыми глазами;
[indent] иногда, чтобы понять монстра, нужно поговорить с другим монстром.

[indent] без лишнего драматизма скитер вывела «есть минутка? р.»
[indent] и, вместо того, чтобы отправиться прочь из дома, отпустила свою сову.

Одетт была удивлена приглашению от покровительницы Общества бедствующих волшебниц навестить её. Получив и прочитав письмо, она даже смотрела некоторое время на этот аккуратный круглый почерк, и надела очки, принадлежащие ранее супругу, что были сильнее её очков, дабы удостовериться, что она всё прочитала верно и поняла правильно тоже.

Она жертвовала Обществу достаточно много лет, начав делать это ещё когда Эдвард был жив. В наибольшей степеи на это решение повлияли их совместные путешествия, и то, что они часто видели в них. Конечно, положение женщин в магической Британии намного лучше, чем, к примеру, в Тунисе или в условной Монголии, нечего сравнивать. Всё таки даже довольно консервативное и закорузлое общество шагнуло вперёд, если оглядеться по сторонам. И всё же было много вещей в этом самом обществе чопорных, сухих и порой чванливых британцев, что заставляло задуматься о том, как сложно некоторым представителям волшебного мира проживать эту жизнь. Особенно женщинам в мире, который, несмотря ни на что, всё ещё принадлежал мужчинам.

Когда Эдвард умер, мир Одетт пошатнулся. Лишь волевой характер да присутствие детей, не позволили сойти с ума. У неё было достаточно денег, чтобы не заботиться ещё и об этом, было любимое дело, и планы, которые они с супругом строили на будущее, и которые отныне ей придётся воплощать самостоятельно, был всё ещё светлый и чистый, уютный дом, хотя и опустевший после смерти Эдди. Внешне всё как будто бы у неё было вполне неплохо, и всё же она внезапно ощутила в бедственном положении саму себя. Хотя, конечно же, это было не так — ей по прежнему не нужно было занашивать до дыр каждую вещь и считать в аптеке каждый кнатт.

И всё же, смерть супруга заставила её куда более острее ощутить тревогу за каждую волшебницу, что, по тем или иным причинам, оказалась в плачевном положении. Женщины всё ещё жили в довольно равнодушном мире, где процветала власть мужчин. Порой он был весьма жесток к ним, не давал пощады. А они, как бы сильны духом ни были, всё ещё оставались женщинами — хрупкими, нежными созданиями, которым были необходимы защита и тепло.

Она не могла подарить это каждой своей сестре по несчастью, независимо от его причин, а, даже если бы хотела, вряд ли эта поддержка имела бы необходимый эффект — она была человеком понимающим, сочувствующим, по сути своей, добрым, однако в выражении чувств была сдержана, порой даже излишне, и люди, не знающие её, могли бы с лёгкостью решить, что она — сухарь. Вряд ли сдержанность — это именно те эмоции, которые помогут человеку, находящемуся в беде. Особенно — леди.

Зато у неё были деньги, достаточно денег, которые, признаться честно, практически некуда было девать сейчас. Больше не было рядом мужа, с которым обменивались подарками и милыми сюрпризами, и о шале где-нибудь на берегу Лазурного побережья, о котором они мечтали вдвоём, тоже можно было жалеть — Эдвард ушёл, и забрал вслед за собою все их совместные мечты. Дочери были финансово самодостаточны, чтобы она могла отдавать часть гонораров им, на их потребности, а кошка, недавно появившаяся у Одетт, не требовала больших финансовых вложений. Это был всего лишь маленький хвостатый друг, рядом с которым становились чуть менее одинокими и невыносимыми её теперешние вечера.

Поэтому она стала активнее жертвововать Обществу. Пожертвования стали регулярными, суммы — более щедрыми. И всё же Одетт совершенно не считала, что сумма, которую она списала на счёт Общества в последний раз, настолько велика, что владелица Общества хочет видеть лично благодетеля. А именно за тем, если верить письму, полученному на днях, и ставшему сюрпризом для Одетт, мисс Шафик приглашала её к себе.

И всё же, несмотря на удивление и некоторую долю недоумения, что испытала в первые минуты, читая приглашение, кто такая была Одетт, чтобы отказать? Это противоречило если не человеческой логике, то элементарным правилам приличия. Поэтому она пришла в назначенный день и час, предварительно, как водится, предупредив о своём визите совой.

Её встретил роскошный особняк, находясь в котором оставалось разве что заставлять себя каждую минуту не вертеть головой, пялясь по сторонам. Будь Одетт менее сдержанным человеком, пожалуй, могла бы и рухнуть без чувств. Однако её темперамента хватило только на то, чтобы стоять в прихожей, затаив дыхание, пока встретивший её домовой эльф отправился о ней своей хозяйке доложить, да крепче сжимать привезенный однажды из Индии особенный чай, который принесла в знак вежливости с собой.

— Добрый вечер, мисс Шафик, — вежливо поздоровалась Одетт, когда женщина, пригласившая её, не менее роскошная, чем её особняк, вышла навстречу, — рада встретиться с вами лично. Благодарю, что пригласили меня.

Солнце клонилось к закату. Медленно и будто бы с неохотой лучи расползались по горизонту, наполняя гостиную мягким закатным светом. В этом свете пританцовывали и суетились мириады золотистых пылинок, с каждой минутой, по мере захода солнца, становясь всё менее и менее различимыми. Сквозь приоткрытое окно в комнату врывался суетливый сентябрьский ветерок, принося с собой аромат жасмина и пряных специй — суета на рынке медленно сходила на нет. Закрывались лавочки, волшебники спешили по домам. Грегоровичу спешить было некуда — их с Дагмарой уютная квартирка, обставленная заботливой рукой сестры, находилась как раз над лавкой, которую Димитриус закрыл четвертью часа ранее.
Точно большой кот после долгого сна, мужчина медленно потягивается, снимает сюртук, привычно кидая его на спинку кресла, и закатывает рукава белой рубашки. На маленьком столике подле кресла дымится кружка с чёрным кофе, крепким и неразбавленным. Димитриус привык работать поздними вечерами, когда солнце уплывало за горизонт. В это время суток ему думалось яснее, возрастала сосредоточенность и начисто улетучивалась сонливость, с которой он обычно боролся всю первую половину дня. И был бесконечно благодарен Маре за то, что она брала заботы по открытию лавки на себя, часто давая ему проваляться в постели до полудня. Толку от него с утра — всё равно никакого. Виной тому то ли давняя привычка, которую мужчина перенял у деда — тот тоже обычно трудился ночами, то ли разница часовых поясов между Лондоном и Софией, то ли бесконечная лондонская хмарь и туман, нагоняющий тоску вот уже сколько лет подряд.
Oн держал в руках наброски будущей палочки, задумчиво скользя взглядом по витиеватому узору на рукояти. Димитриус давно был бы уже у себя в мастерской, если бы не настоятельное желание сестры поговорить. Это поговорить, произнесённое ею с ощутимым нажимом и безапелляционной требовательностью в голосе исключало возможность увильнуть от беседы или отложить её на потом, как обычно делал Грегорович, когда речь заходила о делах Тёмного лорда. Дагмаре, обычно, приходилось его едва ли не к стенке припирать, чтобы добиться обсуждения. Как правило, в этом отношении Димитриус был молчалив и, насколько это возможно, старался держаться подальше от гущи событий — если только сестра не вынуждала его бросаться за ней в водоворот дел и интриг. Влекомый чувством безотчётной заботы о ней, мужчина позволял втянуть себя в события, участником которых быть не хотел. Но обо всём об этом Димитриус молчал, позволяя сестре быть там, где ей хочется, но не спуская бдительного надзора. Мало ли что.

Это долгожданное мало ли что настало, к глубокому разочарованию Мары и затаенной радости Димы — Тёмный лорд пропал. Или умер. Или умер и пропал — с какой стороны ни посмотри, уже хорошо. Но интуиция подсказывала, что вздохнуть с облегчением и остаться в стороне сестра им не позволит. Oна обязательно втянет его во что-нибудь, влекомая именем Лорда, точно невинный мотылёк пламенем костра. И всё же Лорд был не самым худшим вариантом, которым могла увлечься Мара. Ладно хоть в волшебную рок-группу не подалась или, ещё хуже, пошла бы по стопам отца в преподавание.

Её невесомые шаги узнаваемы почти на интуитивном уровне, но мужчина не спешит отложить наброски. Oн улавливает знакомый аромат: острый, пронзительный, чуть горьковатым послевкусием оседающий в воздухе — Мара совсем близко. Нехотя мужчина откладывает рисунки обратно на столик и, продолжая удерживать чашку в руке, другой обнимает сестру за плечи.
— Мара, — Димитриус улыбается, чуть наклоняясь для того, чтобы чмокнуть сестру в макушку. Oна — такая родная, бессовестно любимая, дороже, чем сама жизнь. Такая молодая, такая смелая и такая... безрассудная... — Это хорошо, что ты решила поговорить, потому что у меня к тебе тоже разговор, — Димитриус чуть усмехается, отпуская сестру и удобно устраиваясь в одном из двух стоящих подле камина кресел.
— Поцелуй девушки дороже золота, — он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в ее сердечке, — он улыбается, чуть щуря свои льдинисто-голубые глаза, недвусмысленно намекая, что видел Мару в обществе... поклонника? В лавке несколько дней назад, когда вернулся из небольшой командировки в Шотландию намного раньше обещанного. Oн ездил договариваться о поставках необходимых для создания палочек пород дерева.

Но лукавый тон и кошачий взгляд, а также эти недвусмысленные намёки — лишь попытка оттянуть неизбежное. Димитриус дразнит сестру, стремясь увести разговор в иное русло. Разговаривать о недавно прошедшем собрании пожирателей смерти и о том решении, которое там было принято — совсем не хочется. Разговаривать о Лорде — не хочется вдвойне. Может быть сейчас, когда в личной жизни Мары — чёрной жемчужины их славного рода — всё налаживается, ей куда меньше захочется заниматься достижением чужих идеалов, далёких от гуманности и благородства? Димитриус всё ждал, когда сестра наиграется в эту жестокую игру, находя Тёмного лорда лидером сильным, но... сейчас, когда он погиб, стоила ли эта игра свеч?

[indent] Марселин теряет Винни в толпе почти сразу. На вечеринках вроде этой Трембли было тяжело уследить за всем — волшебники набивались в маленькое помещение бара как селёдки в ведро, а воздух покидал помещение уже через минуту после того, как всех согнали на танцплощадку кружиться под очередной трек группы ABBA. Ей не следовало приходить сюда зная, что завтра наступит понедельник и уже в восемь утра ей снова нужно будет стоять в дверях аврората, бодрой, трезвой и отнюдь не стерильной, хотя это была именно та стадия, до которой они планировали напиться, словно настоящие безумцы. Волшебница старалась не думать о том, что возможно её расследование никогда не приведёт к тому, что руки матери снова обхватят её плечи, о Джеке, который объявил о своей помолвке в день, когда она решила открыть ему свои чувства и о Виннетии, что пропала где-то среди танцующих наполовину-пьяных тел, наверняка, ведомая ритмами «Waterloo». Но даже в столь шумном месте, её мозг закипал и мысли заглушали нотки песни, сводя с ума. С этим точно нужно было что-то сделать  — сжечь снегопады кострами шампанского, выбраться из депрессивного коматоза и притвориться счастливой до момента, пока сама не поверит в эту самую грандиозную ложь в собственной жизни.

[indent] Марселин теряется в музыке. Растворяется в музыкальной импрессии звуков, поднимая обе руки вверх и смешиваясь с толпой в зажигательном ритме диско. В какой-то момент даже прикрывает глаза, касаясь собственных волос и рук, всецело отдаваясь этому мотиву, прежде, чем понимает, что это за композиция. Несмотря на довольно подвижную ритмику мелодии, текст врезается в подкорку мозга и заставляет глаза вновь наполниться слезами. Promise to love you forevermore. Уж будь она сейчас дома, наверняка, сломалась бы — несмотря на такие же томные обещания, прямо как в этой песне, всем им суждено было притвориться в слёзы пролитые в ночном перечитывании его писем и обильного выливания их океанами на открытку-приглашение на свадьбу. Это просто дружба, дружба, которой подошёл конец.

[indent] Марселин теряет себя с каждым прожитым днём в Британии. Британия — жестокая сука, отобравшая у неё любовь, надежду, мечту…. Маму? Драккл дери этот проклятый Лондон на его Темзах, будь он стёрт с лица Земли одним безоблачным утром. Толпа приходит всё в больший кураж и заметно меняется в настроении, унося девушку чуть ближе к пульту-музыкальному центру, с которого управляет местный заводила. Трембли чувствует, как лёгкие начинает сдавливать приступ паники — стены словно сужаются, стискивая их всех ещё теснее, а всё происходящее вокруг напоминает кошмар, который преследует её каждую ночь — бесконечные толпы незнакомцев с размытыми лицами сменяются деревянной коробкой без выхода с сырой землей, ссыпающейся на неё сверху, пробивающейся через деревянные доски, путающейся в каштановых волосах, и воздух стремительно заканчивается. Драккл… Драккл… О, нет!

[indent] Кое-как протиснувшись в сторону прохода, ведущего к уборным, девушка судорожно сглатывает и закрывает глаза, стараясь отделаться от ощущения, что всё вокруг резко схлопнется до крошки-сингулярности и взорвётся, словно одна из шипучих конфет из Зонко. Нужно срочно найти Флетчер и бежать. Она действительно погорячилась и ей нужно было остаться дома. Судорожно перебирая варианты, куда могла пропасть подруга, Трембли застывает в проходе и кто-то из танцующих налетает на неё, обрызгав белый кроссовок странным пойлом из красного стаканчика.

[indent] — Смотри, куда пхнешь, — выдыхает девушка, готовая повысить голос ещё громче в любую минуту, чтобы выразить недовольство излишне счастливому проходимцу, — Хотя стой, подожди, ты не видел Винни?

[indent] — Винни? Я… Кажется она… у бара или на втором этаже. Хей, кто такая Винни? — Марси кивает головой, выругавшись на саму себя за то, что вообще решила завести диалог с идиотом. Мысль, что нужно поторопиться, стучит в ушах набатом и внутри её нарастает колючая тревога — а что, если её там нет? Ну уж нет, не найдись она за стойкой, я всё равно сбегу.  С надеждой и тревогой в сердце, аврор направилась в сторону напитков, маневрируя среди танцующей толпы, словно корабль в шторме. Винни могла оказаться где угодно — отбиваться от назойливых флиртующих магов или просто забыть о времени в глубоком разговоре с кем-то, кто оказался более интересным, чем танцы под хиты минувшых лет.

[indent] Вместо Флетчер, около барной стойки, её путь вновь пересек кто-то другой и это начинает недюжинно раздражать. На этот раз это был высокий парень с мягкими кудрями волос и яркими зеленоватыми глазами, выглядевший как будто только что сошёл со страниц модного журнала, которые девушка никогда не держала в руках. Марселин подняла бровь, чувствуя, как раздражение начинает кипеть внутри неё лава в жерле Охос-дель-Саладо. Потому что он… клеится? Поднимая бровь выше, чтобы скептически осмотреть незнакомца, девушка резюмирует практически сразу.

[indent] —  Польщена, но не заинтересована, ― отвечая с ноткой сарказма в голосе, она бросает взгляд через его плечо и щурит глаза, стараясь рассмотреть людей позади него, ― Я не настроена на флирт сегодня, завтра и вообще в этой жизни. Винни не видел? Если ты не можешь помочь, то пожалуйста, с дороги!

[indent] Прошло уже больше часа после того, как рука Риты Скитер коснулась Магической Конституции, после чего её сердце больше никогда не билось спокойно — впрочем, о том, было ли это после того, как её статью напечатала «The New York Ghost» или после закрытия дверей заседания о клевете, которую со слов МАКУСА распространяла журналистка можно было ещё поспорить. Она должна была быть сильной, независимой и уверенной в себе как никогда, но бурное море эмоций страха и неуверенности разливалось внутри с каждым новым зачитанным обвинением. Сидя за дубовым столом, Рита ощутимо волновалась, искоса поглядывая на своего адвоката с надеждой, словно тот был по меньшей мере спасателем на пляже её бурных сомнений  — она так и не рискнула уточнить у Арчера было ли это дело первым громким в его карьере, и готов ли он к тому, что её отправят за решетку, запятнав безупречную репутацию этим провалом? Встреча с ним произошла всего несколько часов назад, и несмотря на то, что его присутствие придавало ей некоторое ощущение безопасности, все её внутренности сделали сальто, когда её призвали к ответу. Новые обстоятельства, запутанный и чрезвычайно короткий разговор перед заседанием и безумие всей этой ситуации смешались в её голове как какой-то безумный алкогольный коктейль, создавая туманную пелену, через которую ей пришлось пробираться, чтобы спрятать тревогу в нагрудный карман пиджака. 

[indent]  — Мисс Скитер, вы обвиняетесь в клевете по статье за 16 июня 1971 года, в которой вы утверждаете, что МАКУСА скрывает коррупцию, связанную с восстановлением квартала после Гриндевальда. Вы заявляете, что цены на восстановительные работы превышают рыночные на десять раз. Как вы можете опровергнуть эти обвинения? — звучал голос представителя суда и девушка поежилась, роняя голову в руки и целых тридцать секунд потратив на то, чтобы прийти в себя, подняла голову на Эвермонда. Адвокат ответно поднял взгляд на Риту и молча кивнул, словно поддерживая её мысли. Его уверенность, казалось, переполняла комнату, но слова обвинения прозвучали как грозовые раскаты, нарушающие тишину зала.

[indent] — Ваша честь, я лишь выполняла свою профессиональную обязанность как журналист, информируя общественность о важных событиях. Мои источники надежны, и я уверена в их правоте как никто, — произнесла блондинка, поднимаясь и стараясь передать в своём голосе уверенность, которая покидала её с каждой минутой нахождение в зале, испаряясь из тела вместе выступившими каплями пота на лбу. 

[indent] Очередной вопрос, подобно молнии, разрядился в зале, заставляя её поёжиться и на миг придвинуться ближе:

[indent] — Но почему вы не представили никаких доказательств своих утверждений? Почему вы не можете раскрыть имена ваших источников?

[indent] Рита почувствовала, как сердце начало биться ещё сильнее, прилившая кровь била в ушах набатом, несмотря на всеобщее смятение и жар внутри — руки словно лишились всего тепла, задрожав от натянутых канатами нервов.

[indent] — Ваша честь, это так, но….  — она метнула быстрый безумный взгляд на своего адвоката, все ещё безмятежно оглядывающего зал и судью и с запинкой продолжила….. — Мои источники находятся под защитой… и…. Это не так просто, они...

[indent] Она не могла раскрыть перед судом собственную тайну, что начала практиковать анимагии в форме жука ещё в Ильверморни и во многом преуспела, после чего и смогла добыть несколько доказательств, пройдясь по ним взглядом с фотографической памятью. Недостаток магии новичка на начальном уровне вовсе не предполагала возможности пронести их через двери Министерства в форме жука. Все же это была довольно сильная магия, а ей было всего двадцать. О этом маленьком нюансе при честном разговоре с адвокатом часом ранее она тоже умолчала, или попросту не успела сообщить — так она тешила себя мысленно. Засмотревшись на Арчера Эвермонда в поисках поддержки, всё о чем мечтала Рита Скитер это о волнующем её юную душу горячем и воодушевляющим "Протестую" из его уст, что наконец-то освободит её от ответа на этот идиотский вопрос. В зале стояла тишина, словно все присутствующие задержали дыхание, ожидая следующего хода. Рита чувствовала на себе взгляды всех зрителей, как будто их взоры проникали сквозь неё, раскрывая каждую её слабость и сомнение. Заседание ощутимо затягивалось и для одного дня она уже и без того послушала и сболтнула достаточно. 

[indent] Только бы им оказаться наедине, чтобы обсудить всю стратегию прежде, чем на её хрупких руках замкнуться кандалы. Умоляю, умоляю, умоляю. Протестую? Ну неужели я так много прошу?

w h e n   w e   w e r e    y o u n g   w e   w e r e   t h e    o n e s
— the kings and queens
[indent] в детстве эдгар  обожал сюрпризы. без них не обходился ни один семейный праздник, особенно дни рождения. родители боунсов, несмотря на строгость воспитания, в подарках детей не ущемляли, эдгар не был исключением и глубоко в его воспоминаниях еще были живы те дни, когда он получил свою первую метлу, игральные шахматы и взрывные карты. в душе его еще было живо тепло, которое разливалось по телу от тех детских эмоций. но сейчас, сейчас по его телу разливалось совершенно другое тепло - алая кровь проскочила собой подол рубашки. кровь просачивалась сквозь пальцы, рукой он пытался зажать рану, помогало ли это? сомнительно, но отпускать он не решался. франциск его торопил.

[indent] - надо убираться отсюда, боунс, - он повесил свободную руку эдгара себе на шею, стараясь перевести на себя массу тела товарища. его голос был тихим, но тревогу в нем услышать было несложно. они прошли несколько шагов, а потом боунс остановился.

[indent] - подожди, - сказал эдгар оборачиваясь лицом к старой хижине, скрытой чарами от маглов в лесу.

[indent] - что ты делаешь? эд, сейчас не лучшее время медл... - фран не успевает закончить свою фразу, как боунс шатаясь на ногах направляет палочку на дом, в котором они только что потеряли двоих соратников, а сами едва выбрались из рук смерти, дыхание которой они все еще чувствовали на своей коже.

[indent] - экспульсо - боунс бросает взрывное заклинание в логово пожирателей и, как оказалось, вампиров. боунс несколько минут наблюдает за тем, как он разгорается, - чтоб никто не выжил. наверняка, - он возвращает свою руку на плечо франциска, опирается на него и спешно отходит дальше; пламя сзади отдает жаром в спину, люди из соседних домов начинают суетиться, улица утопает в их голосах. орденовцы отступают в безопасное место, останавливаются в закоулке и дают себе передохнуть. франциск находит в кармане сигареты, одну берет себе, другую отдает эдгару, тот ловит её губами, вместо зажигалки использует волшебную палочку, на её кончике показывается небольшой огонек, все благодаря заклинанию огня, которое боунс использует с помощью невербальной магии.

[indent] - нас подставили, - фран себе места не находит, меряет шагами темный закоулок и нервно машет руками, - совпадения быть не может, кто-то подставил нас, в доме не должны были быть вампиры, только двое пожирателей смерти, - его сигарета выпадет из рук, он дракла упоминает и спешит достать новую из пачки.

[indent] - тебе бы успокоиться, фран, - голос боунса будто из загробного мира доносится, слишком спокойный, для подобной ситуации. негромкий, но акустика закоулка его подхватывает и от этого становится не по себе. эдгар руку от раны убирает, чтоб оценить масштабы ущерба. здесь его навыков в колдовской медицине явно буде недостаточно. франциск поднимает на него глаза, будто только сейчас осознает, что боунс ранен. и ранен серьезно. все больше вещей окрашены кровью эдгара, как и его рука, что впитала в себя достаточно крови.

[indent] - драклова сила, что с этим делать будем? - они оба понимали, что в мунго ему нельзя - он не был на службе, не выполнял задание аврората в результате которого и пострадал. он действовал в обход закона и если он явится с таким ранением в больницу, возникнут вопросы сначала к нему самому, а потом все дойдет до отдела магического правопорядка и руфуса скримджера, а тогда ему не отделаться дисциплинарным взысканием. эдгар думал быстро, перебирал в голове всевозможные варианты, но ничего лучше, чем обратится к брату, он не придумал.

[float=right][/float] [indent] - ответи меня к эдмунду, трансгрессируй. в эшфорд, - франц вопросительно выгнул бровь, но промолчал - лучшего варианта у него не было. он отбросил окурок и навел на него палочку, тот выстрелил красными искрами и исчез - театральщина была слабой стороной этого парня. он взял боунса за свободную руку и аппарировал в эшфорд. у самого эдмунда не хватило бы сил на перемещение. они оказались на одной из улиц города, что мирно спала в своих домах. редко где был свет в окне, а если и был, то тусклый, словно от свечи. они медленно шли вдоль улицы, пока не оказались напротив дома неда. боунс поблагодарил франа за помощь, они договорились утром обсудить происходящее, а пока тот аппарировал к дамблдору, чтоб рассказать о произошедшем. эдгар медленно поднялся к двери, его рука на секунду зависла в воздухе, не решаясь постучать. что он скажет? последний раз, когда они виделись с недом за семейным столом у родителей, он был примерным членом магического общества и одним из лучших авроров, а что сейчас? эдгар замедлил, но знал, что другого выбора у него нет. он постучал и оперся рукой на стену.

в замочной скважине щелкнул ключ, а потом дверь открылась.

[indent] - привет, нед. не выручишь брата?

Воздух давно потерял былые оттенки, вернее отсутствие всяких оттенков, ныне в нем всегда тлеет присутствие чего-то зеленого. На ощупь это могло бы быть похоже на мягкий мох, приляг и заснешь в знойный, удушливый день, среди влаги лесной чащи. И ты ложишься, убаюканный колыбельной потоков зеленого тумана, ты ложишься, пока тело все еще бодрствует, подобно кукле на тонких веревках поддаешься мановению невидимых рук. Икарус сомневается, Икарус оставляет след от зубов на большом пальце, закусывая его нехотя, очередной нервный жест или непонятная воля навеянная первозданной непостижимостью или чем-то вроде. Его взгляд блуждает, встревоженный не от того, что чей-то мелкий ублюдок больше не дышит, но от того, что кто-то вот так просто может сделать это с кем-то в их доме. Вернее в доме Розье, здесь ему рады никогда не были, никогда и не будут, сколько бы он не старался, сколько бы не пытался доказать Мерлин знает кому, да хотя бы себе, что он в состоянии позаботится о своей семье. Но даже с собой выходит хуево, когда стоит продрать глаза и в тебя летят претензии, в духе, что эта за шлюха. Самое неприятное в этом то, что, сколько бы шлюх у него до этого не водилось, но эта то к нему отношения не имела, ладно бы обвинения были оправданными. Может стоит с ней развлечься, чтобы все это хотя бы имело под собой почву? Что терять то?

Взять хотя бы Сольвейг, можно ли ее потерять, если там и терять то уже нечего. Есть ли смысл в коробке со спичками, если внутри пусто, если огонь обречен быть лишь вспышкой воспоминания, тлеющей в горстке пепла. Этот пепел на манер песка влетает ему в лицо, когда Соль повышает голос, заставляет сморщится от ее голоса. Это вроде четко отработанного плана, он уже знает как реагировать: успокоить, сказать, что все это нереально, провести ладонью по голове. Только вот обычно он куда более уверен, в том, что говорит, а сейчас и сам сметен, едва не поддаваясь ее настрою.

- Это не ты, это туман, - он решает не спорить с тем, что ребенок умер. Пожалуй, лучше дать ей смириться с произошедшим, - Может, в этот раз он кричал слишком сильно? - Огден пару раз заставал Сольвейг за тем, как та накрывает его одеялом слишком плотно, как сжимает руками слишком сильно, он даже думал, что той все же хватит духу расправиться с ним, но каждая такая сцена вовсе не оканчивалась логичным финалом. Младенец продолжал требовать внимания, Соль искала методы дать ему это внимание наиболее эффективно, а Икарус смотрел на это и думал: какого хуя его жизнь похожа на сранный цирк.

Он игнорирует локти, которыми Соль пытается его оттолкнуть, сжимает ее плечи крепко, пока ребенок переходит из рук в руки, усаживая на кровать, склоняясь над ней. Все это наопминает какое-то бесконечное дежавю, он уже и не понимает, где его начало, а где конец, Икарус уже и во снах видит, как жена пытается убить то себя, то его, то очередного домовика. В этих снах, однако, и ребенок есть и даже живой, в отличии от того, что обмяк мешком картошки в руках домовика, который немногим больше того тела, которое держит. Огден не силен в том, чтобы успокаивать правильно, он делает это всегда по-своему, стихийно, обходя всякие лекала, которые бы не помешали. Ведь и спросить некого, что делать, если твоя новоиспеченная жена долматин с бешенством, те, кто мог хотя бы немного помочь - покоятся в могилах или просто не хотят его видеть. И Огден это почти понимает, почти, но не до конца, чаще побеждает эгоизм, отчаянье, в котором его бросили, будто в кочан с ядовитой жидкостью.

- Не знаю, - стоило бы сказать, что это не она, но почему-то Огден теряется, когда эльф так вопросительно на него глядит, когда все глядят на него в похожем ключе. Эльф хочет еще раз напомнить о том, что в доме никого постороннего не было кроме красивой дамы, но Икарус его сразу же прерывает, - Я понял. Можешь уже заткнуться? -  Огден боковым зрением замечает засохший след крови у младенца на шее и это кажется странным. Где-то между удержанием Сольвейг в пределах кровати и сведением бровей к переносице, он обнаруживает, что в районе предплечья саднит глубокая царапина, что наводит на странные мысли. Он натягивает рукав халата сильнее на запястье, отрицательно мотает головой на вопрос Сольвейг, - Нет, конечно. Мне что делать нечего убивать твои игрушки? - он говорит это без доли сожаления в голосе, ему не понять ее сетований по куску мяса, который связан со всем плохим, что произошло в их жизни за последние пару месяцев, - Послушай, Соль, мы найдем тебе нового. В каждой подворотне валяется по куче брошенных младенцев. Может, - он как будто ребенка утешает, чью куклу испортили. Примерно таким ему это и видится, -  он сам умер? Знаешь, дети они не такие уж и живучие. Ты же ведь не знаешь, что им нужно? Может не доел какой-нибудь капусты, - едва ли, конечно, младенцы питаются капустами, но откуда это знать человеку, для которого все знания о детях заканчивались на то, что те шумные и вечно в дерме, - Давай превратим ту девушку, - что сидит в соседней комнате в пробитой ногой, - в ребенка? Это ведь не сложнее пирогов из тарелок? - а когда она успокоится и перестанет быть потенциальной угрозой для всех, кто находится в радиусе пары метров, а может и больше, Икарус обязательно укажет ей доступный путь, который неизбежен в случае появления нового ноющего уебка.

Это очередное помешательство затянулось, от него тошно, всю выворачивает, может, ее и вправду вывернуло там, на полу в хижине, когда ее пнули в живот в очередной раз, а она из последних сил старалась прикрыть его руками, пока ужин не вышел наружу, она слышала их громкий смех в этот момент, то, как ее тянули за волосы, хватая за самые корни, сжимая и стягивая, но у Соль уже выходило больше пищать, чем кричать в тот момент. У нее и сейчас сил не было, пробегающая по телу дрожь заставляла растирать самой себе руки, кажется, Соль и той женщине, которую она никогда и не видела, было жарко, а вот ей было слишком холодно, ей казалось, что она видит исходивший из ее носа пар при дыхании, да почему здесь такой мороз. Огден говорит, что он не понимает, но и она тоже, но смотреть на это неприятно, она сжимает голову руками, сдавливает в попытках выдавить из нее происходящее, будто это помогло ей хотя бы раз. Ей кажется, что она кричит, заглушая громкие вздохи, на деле же ее едва слышно, она, сидя на полу, упирается лбом в пол, который кажется еще одним айсбергом, она жмурится, надеясь, что это сможет остудить ее сознание, но мурашки по телу бегут лишь яростнее, холодно.

Она не сразу замечает, что женщина покрывается темными пятнами, что слезы ее отдающие трупным запахом, градом стекают на грудь, Соль замечает это лишь тогда, когда появляется еще несколько голосов, заставляющих Соль поднять голову. Ей жутко от того, что эта женщина выглядит так, от того, что дети задыхаются, хватаются за шею, как быстро они синеют, приобретая похожие трупные пятна на теле, как у их матери. Соль никого из них не убивала, она даже не знала их, она понятия не имела, кто все эти люди и знать не хотела, она хотела выбраться из собственной головы, скрыться как можно скорее, спрятаться под одеяло с головой, вжаться в стену и задержать дыхание, будто чудовище, поселившееся внутри нее, не сможет ее найти. Не сдернет с нее одеяло, не потащит за ногу в очередной поток сумасшествия, сколько бы Сольвейг не пыталась хвататься за доски на полу, оставляя на них слезы от ногтей, сколько бы собственной крови она не оставляла в этот момент, он все равно был сильнее. Она всегда пыталась вырезать его из себя, как паразита, слишком глубокого засевшего в организме, сколько дырок она проделывала сама в себе, уверяя, что она видит эту зеленую хуйню, вот сейчас он бежит у нее по руке, нужно скорее хвататься за нож и резать как можно глубже, чтобы дотянуться. Сольвейг встречала лишь кость, кровь и боль, но то, что удалось создать итальянцем, продолжало жить внутри нее, царствовать в ней, не беспокоясь о том, как во всем этом живется самой Огден.

Дети задыхаются, закатывают глаза, кашляют кровью, пока тот, что еще один Огден, рыдает рядом с ними, как дети, безысходно хватающие свою умирающие мать за шею, умирают вслед за ней. Соль головой мотает, но глаза ей закрыть туман не позволяет, лишь сильнее распахивает их, чтобы она точно все видела, чтобы она не пропустила ни одной детали.

- Я в этом не виновата, - Соль говорит тихо, пока слезы отчаяния не начинают литься по щекам, заставляя ее щипать кожу на ногах, будто эта боль отвлечет от другой, та, что накатывает изнутри, в которой задохнуться можно, как сейчас задыхаются дети Бена, - я ничего не делала, - кроме того, что решила сама отправиться по душу итальянцев, обрекая тех, кто когда-то были друзьями Огдена, на смерть, спасая оттуда только его, так как остальные волновали слабо, на остальных было плевать. Если бы нужно было бы, она бы убила каждого из них, если бы это позволило бы им с Икарусом выбраться живыми, Сольвейг к ним ничего не чувствовала, она знать их не желала, для нее они всегда были лишь жалкими и ничтожными болванчиками, как и она для них всего лишь огденовской сучкой.

Женщина, еще секунду назад лежавшая на полу, оказывается напротив Соль, смотрит на нее в упор. она чувствует дыхание зловонное, та хватает ее своей посиневшей рукой за горло, поднимает с пола, а Сольвейг остается лишь раздирать ей руки, чтобы та отпустила, но кожа жесткая, не прорваться, - жаль, что мой муж так и не убил тебя, - она отбрасывает ее в сторону, Сольвейг на секунду попадает в мрачное и затхлое помещение хижины, видит силуэты темные неподалеку от себя, а после вновь попадает в эту комнату, - и она стоит того? - женщина с запавшими щеками непонимающе смотрит на Икаруса, - стоит всех твоих друзей и их семей? - она ссохшимся пальцем указывает на своих все еще задыхающихся детей, - твоего бизнеса, в который ты так рвался? - боль сквозит в ее взгляде, - мы все, все твои друзья умерли из-за нее, Икарус, очнись, - теперь вместо жены Бена, его трясет сам Бен, чье лицо тут же меняется на лицо Огдена, - сколько бы ты ни пытался сопротивляться, я доберусь до Сольвейг, а потом начну подавлять тебя лишь сильнее, - он усмехается, хотя его лицо все еще мокрое от слезы, - ты даже не догадываешься ни о чем, думаешь, что с тобой такого точно не может происходить, - комната двигается сначала медленно, но начинает набирать обороты, кружится сильнее, пока вместо помещения мелькают картинки разные: вот Огден и Клара, Огден рассказывает ей о том, что вдовец, снимает с пальца кольцо и прячет в карман, вот он на могиле жены и детей Бена, склоняет голову над пригорками земли, убивает ребенка вновь и вновь, пока Сольвейг ничего не подозревает, Соль лишь кружится вслед за бесконечными картинками, - он даже не догадывается, - раздается голос неподалеку, - теперь и тебе кажется, Икарус? А ты еще безумной называл свою жену.

флэшбэк// полгода назад
барти забегался, он всего лишь в начале своего становления секретарем в транспортном управлении, лучше бы пошел полы подметать, чем заниматься всем этим дерьмом. нельзя сказать, что он очень общительный. он вообще-то закрытый мальчик. сам себе на уме. и секретарь! но этого захотел отец. а что мы говорим отцу? правильно, мы киваем головой и спрашиваем как высоко прыгнуть. его карьера была только в самом начале пути и сын такой важной шишки не мог мыть полы. поэтому начинать нужно с малого, разносить бумажки, подписывать документы, приносить чай, ланч, напоминать о встречах. непыльная работенка. но для барти - это каждый раз преодоление себя. смерть была бы более гуманной, чем из интроверта делать секретаря. он бегает постоянно по министерству то у одних что-то подписать, то еще какое-то поручение. его всё это злит и раздражает. особенно, когда он еще путает кому какие документы в чью ячейку положить с подписи. бумажное правительство, а не министерство магии. да, пергаменты летают туда-сюда, но возвращается ему обратно, потому что вечно отправляет мимо кассы. он еще не успел запомнить что за чем следует и по степени важности кто лидирует. оттуда и ошибки. и в очередной раз он что-то напортачил и, конечно, его вызвал отец. барти хотелось провалиться сквозь землю. он перепутал документы у отца. он прошмыгнул мимо блондинки, даже не поздоровавшись. к черту вежливость, когда его ждут на ковре у бати. он выслушивает тонну дерьма в свой адрес, про то, что лучший ученик хогвартса, и такой непутевый сын у крауча-старшего не может справиться с простой задачей, а как он собирается заводить семью и детей,если с двумя пергаментами разобраться не может. родился бестолочью и умрет бестолочью. покрасневший от злости барти вылетает из кабинета отца всё мимо той же волшебницы и себе под нос тихо бормочет проклятия и угрозы. -да какое же ты драконье дерьмо, навозный жук, утоплю в навозе и глазом не моргну. ненавижу. что за кретин. возомнил себе тут важную персону,- барти несется обратно к своему заместителю главы отдела, чтобы доложить о том, что он исправил все свои ошибки. и может быть уволиться к чертовой матери, но это ему уже автоматически неразрешено.

//
[indent] побегаешь под знаменами темного лорда и точно станешь самым лучшим темным магом, барти планировал по величию хотя бы догнать и оказаться в первой пятерке лидеров, у него было предостаточно конкурентов среди пожирателей смерти, но от стариков рано или поздно он избавится, потому что смерть придет за ними быстро, а кто-то возможно попадется, отправится в азкабан и будет гнить там с дементорами, пока они их не высушат до основания. крауч-младший очень кровожадный мальчик. ему всегда мало пыток. вроде бы рос в хорошей семье, мать любила и продолжает любить, ну отец козлина. тут не поспоришь. но ведь плюс на минус всё-таки и выдал минус. положительной энергии матери не хватило. и влияние отца на крауча-младшего сильно повлияло. вообще-то как и любой подросток он бы мог забить огромный гвоздь на разглагольствования, утрирования, упрекания и попытки прочитать какую-либо мораль и все прочее сотрясание воздуха его любимым папенькой, но барти почему-то этого не сделал. то ли в силу возраста ему тогда не хватило мозгов и он накапливал годами отрицательную энергию, взращивал ненависть к отцу, а также и некий страх перед ним. ведь его отец величайший волшебник, охренеть какой крутой сотрудник министерства магии. должность запомнить в подростковом возрасте крауч-младший так и не удосужился. еще бы такая ненужная информация. в школе ему итак хватало сполна насмешек про власть отца и того. что барти такой тихушник из-за того, что он под каблуком у бати и не смеет портить его репутацию. естественно, не смеет. попробуйте сами столкнуться со старшим краучем, тогда узнаете почему маленький мальчик предпочитал исподтишка причинять людям боль.
о, как он в школьные годы потрясающе отрабатывал режущие заклинания на сокурсниках из хаффлпаффа, гриффиндора и рейвенкло. ему нравилось на седьмом курсе баловаться разными штуками. а самое приятное - наблюдать, как они рыдают от физической боли. ему очень нравится причинять людям физическую боль, а уж когда он после школы начал изучать империус, то влюбился. по-настоящему. представляете? как такой психопат может влюбиться? он всё еще хочет попробовать кого-то принудить сброситься с моста в темзу, но пока боится, что ему не хватит достаточно воли, чтобы подавить волшебника. нужно найти какую-то магглорожденную школьницу и потренироваться на слабом юном уме. собственно, эту мысль он запомнит.
[indent] после знакомства с империусом, он влюбился второй раз в жизни. круциатус. отдельная глава и его самая любимая, после режущих заклятий. о, крики жертв услада его ушей. на лице барти вечное удовлетворение при использовании круциатуса. и сегодня у них новая миссия с парочкой таких же юнцов, но рангом повыше и постарше на пару лет. мальчикам захотелось развлечься, особенно это чудесно, когда руки развязаны и можно списать на пьяный дебош, место выбрано удачно, по словам майлза, конечно. у крауча не было никаких соображений на этот счет. он лишь пешка и исполнитель любого рода пыток. его и брали с собой как раз ради того, чтобы максимально напугать человека.

[indent] в его юном возрасте было только одно убийство ради получения модной татуировки с черепами, но это только пока. он рассчитывает, что их будет десятки тысяч. он выместит всю злобу отца на грязнокровок и во славу лорда темного.
[indent] его дружки окружили жертву, кажется это был кто-то из его однокурсников, но только магглорожденный, барти показалось, что он даже лично в школе издевался над ним. ну, что ж, они поиздеваются еще раз для профилактики. да, классно четверо против одного - равный бой. всё в духе слизерина. барти держит руки парнишке за спиной, выворачивая до такой степени, чтобы сустав к хренам вывихнуло. и при этом жертву пытает его дружок француз по имени ришар. у барти чешутся руки, чтобы снова пустить по телу режущее заклятие, но ему не дают развлекаться, а вывихнутое плечо его не удовлетворяет. все нутро свербит. ему очень нужно куда-то выплеснуть. но он младший и должен подчиняться, иначе его накажет кто-нибудь постарше. иерархию он сразу уяснил.
[indent] наверное мерлин его отвел от участия в пытках и его волшебная палочка не была задействована в этом роскошном злодеянии.
поскольку облава прилетела откуда не ждали. а казалось, что старшие друзья всё рассчитали верно.
черт побери, барти дезориентирован. ему срочно нужно уносить свои ноги...и спрятаться, чтобы случайно не загреметь в министерство магии в качестве преступника.

Генри появляется в ревущем зеленом пламени министерского камина ровно за полчаса до начала рабочего дня. Генри идет по просторному пустому коридору, мимо громоздкого фонтана, слушая лишь стук собственных ботинок, отбивающих четкий ритм по мраморному полу. У Генри грозный, недовольный вид. Мрачнее обычного. У Генри закончился кофе и Генри не смогла начать свой день так, как привыкла. Что ж, Вселенная еще об этом пожалеет. Генри заходит в лифт, закрывает заедающую решетку и нажимает кнопку нужного этажа. Второй. Смех да и только. Генри кривит губы, но поделать ничего не может - лестниц в Министерстве нет. В этом здании такая концентрация магии, что здесь они были бы слишком разумными и слишком уж своенравными. Генри до сих пор с внутренней дрожью вспоминала лестницы в Хогвартсе и потому к Министерским лифтам относилась с некоторой долей снисхождения. Чего нельзя было сказать об офицерах в ее подразделении...

Подходя к кабинету, она замечает спящего мальчишку, привалившегося к стене. Совсем еще юнец. Генри и сама такой была недавно, но такого себе никогда не позволяла. Генри знала, что в хит-визарды идут исключительно горячие головы и оттого так ратовала за то, чтобы в отделе царила дисциплина. Чем жестче, тем лучше. Ведь, только имея дисциплину и внутренний распорядок, в их работе можно было прожить дольше, чем первые пару месяцев службы. Генри останавливается прямо перед парнишкой, складывает руки на груди, смотрит на него сверху вниз, а затем с силой бьет ногой по стулу, выбивая его из-под прикорнувшего балбеса.

- Мать твою! - спросонья молодой человек не сразу понимает, где он и кто перед ним находится, ему требуется несколько секунд, чтобы в рыжей копне волос узнать младшего лейтенанта Браун и тут же измениться в лице, -ой, - кровь сходит с лица мальчишки, заставив того побледнеть.

- Упс, - отвечает ему Генри, не переставая смотреть в упор - как скоро он догадается, что обращаться к старшему по званию следует по уставу, а форму - поправить?

- Офицер Гастингс, - представляется парень, неловко пытаясь разгладить одежду, поправить кожаные ремни, обхватывающие грудь крест-накрест, - офицер Гастингс, сэр, мэм, ночная вахта, без происшествий, - его голос становится более уверенным, но язык все еще заплетается, заставляя парнишку путать слова и переставлять их местами.

- Где ваш значок, офицер Гастингс? - значок для вич-вочера - вещь едва ли не самая важная в жизни.

В работе уж точно. Потерять его все равно, что расписаться в собственной некомпетентности и умственной отсталости одновременно. Значок имел ценность не только эмоциональную, позволяющую демонстрировать его и хвастаться, и не только практическую, определяя твою принадлежность к тому или иному роду силовых структур Министерства, но и вполне себе магическую - к значку было привязана вся твоя личность, воспользуйся им кто угодно другой, сумей он это сделать, и ты никогда в жизни не докажешь, что это сделал не ты, что ты находился в другом месте, окруженный целой толпой свидетелей. А потому следить за значком учили едва ли не с первых месяцев стажировки. И сейчас значок офицера Гастингса находился в руках у младшего лейтенанта Браун.

- При мне, мэм, - рука мальчишки потянулась к левому карману, к которому значок по обыкновению бывал пристегнут, но не был обнаружен там, - ой, - Гастингс стал хлопать себя по груди, рыться в карманах, а затем посмотрел на Генри глазами побитого щенка и, едва не плача, произнес, - потерял.

- Потерял, - подтвердила Генри, не испытывая к офицеру ни любви, ни тоски, ни жалости - одну лишь досаду.

- И что теперь будет?

Генри хочется отвесить пацану хорошую такую оплеуху, но она заставляет себя сдержаться, потому что помнит, что перед ней не пацан, а офицер, и что они собрались здесь не в игрушки играть, ей хочется, чтобы это понял и он, а потому она с самым серьезным выражениям лица отвечает:

- Ну что, что, разжалуют и отправят домой. Что еще остается. Форма помята, вахту проспал, значок похерил... здесь так не работают, Гастингс, это тебе в Отдел Тайн - там херней страдают. А у нас тут - дисциплина и распорядок, но тебе, вижу, эти понятия неизвестны.

Эта беседа могла закончиться чем угодно, возможно, истерикой офицера или его обмороком- бывали в опыте Генри и такие случаи, если бы не знакомый голос, раздавшийся из-за спины и заставивший Генри отвлечься от воспитательного процесса младшего кадрового состава. Прямо по коридору шел Аластор - ее давний друг, а теперь и практически коллега, служивший в аврорате. Кого-кого, а Муди она рада была видеть всегда. Впрочем, в последнее время встречаться просто так им удавалось не часто, а уж на работе - и подавно, а это означало, что у Муди было к ней дело. Обернувшись на Гастингса, Генри закатила глаза к потолку и покачала головой, затем бросила парню его значок и напоследок сказала:

- Больше так не делай, - а затем пошла навстречу Аластору, чтобы выяснить, чего ради он решил разыскать ее в начале рабочего дня и даже посетил ради этого крыло хит-визардов на этаже Охраны правопорядка.

- Какие люди, - произнесла она вместо приветствия, не скрывая улыбки, - это что за доблестный аврор, не побрезговавший пересечь границу, отделяющую элиту от простого спецназа?

Верити часто оглядывалась на свою дружбу с Эйнаром, вспоминая их ранние, почти безмятежные дни. С момента первой поездки в поезде, когда ей выпало случайное соседство с рыжеволосым мальчишкой, она ощутила редкую уверенность рядом с ним. Оба они, чистокровные и сдержанные, словно зеркалили друг друга, и их дружба началась, как по волшебству, без слов и лишних вопросов.

Она хранила в памяти каждую их вылазку в Хогсмид, часы в "Трёх мётлах" с терпким сливочным пивом, где они изредка рассказывали свои причудливые истории, или просто молчали, наслаждаясь обществом друг друга. Когда, гуляя вдоль озера, они затевали дуэли в плюй-камни, а потом — помогали друг другу с зельями и трансфигурацией, делая почти всё вместе. С Эйнаром её связывало то редкое молчаливое понимание, когда слова были излишни. Он умел слушать, и его молчание никогда не казалось Верити пустым — скорее, оно было заполнено чем-то значимым и тёплым.

Их можно было увидеть бок о бок на всех занятиях: будь то зельеварение, где они молча обменивались ингредиентами, или в Библиотеке, погружённые в свои конспекты, или на перерывах между уроками, когда Верити тихо дразнила его за серьёзность, а он с редкой улыбкой отвечал на её подколы. Для Верити Эйнар был постоянной опорой, на которого она могла положиться даже без слов. Именно он стал тем, кто помогал ей видеть в мире не только сухую череду правил и традиций. И она знала, что они всегда будут вместе, иногда даже ловя себя на мысли, что их дружба могла вылиться во что-то большее, что пугало и воодушевляло ее одновременно. Она влюблялась в него, но закрывала это в себе, чтобы не разрушить то, что они выстраивали годами, чтобы не спугнуть и не остаться без лучшего друга совсем.

Но в какой-то момент их неуловимая дружба стала меняться, только в обратном порядке. Эйнар начал отдаляться, проводить время с компанией других слизеринцев, и к пятому курсу они больше не сидели рядом за партой. Верити старалась не подавать вида, но ей было странно осознавать, что их пути разошлись, что, возможно, то, что связывало их раньше, уже не вернётся. Она хотела бы отпустить эту ситуацию, но злость, обида и непонимание иногда напоминали о себе. Её негласно бесил этот незримый барьер между ними.

В тот день Верити возвращалась в гостиную факультета, как заметила, что компашка слизеренцев (тех, в рядах кого теперь постоянно тусовался Эйнар), которая поощряет жестокость к тем, кто "ниже их" — полукровкам, магглорождённым, каждому, кто не вписывался в их стандарты чистокровного мира, окружили первокурсницу из Равенкло. Вэр никогда не выступала в открытую против этих издевок, но никогда их и не поддерживала. Она росла в этом обществе ненависти, но не испытывала искреннего чувства отвращения к “чужим”.

Девчушка изо всех сил пыталась не подать виду, что испугана, но глаза её нервно метались, и было видно, что она растеряна. Один из слизеринцев, Дэниэл, стал потешаться над ней, подбрасывая её книги в воздух и глумливо кривляясь, изображая её испуганное лицо. А другие парни подбадривали его, громко смеясь. Вэр облегченно вздохнула, не заметив среди них того, кто вызывает в ее сердце странное колющее чувство отчужденности и одиночества.

Верити, не выдавая своего раздражения сложившейся картиной, окинула взглядом их самодовольные лица. Ей стало жаль ученицу и не будь Вэр той, кем является, то защитила бы ее, несмотря ни на что. Но Фоули всегда старалась держать имя своей семьи и часто затыкала в себе альтруистические позывы. Однако сегодня она была готова стереть в порошок эту компанию, и её осенило, как можно развеять это сборище. Сделав два уверенных шага вперёд, она с лёгкой усмешкой окликнула Дэниэла.

— Смотри-ка, Дэни, неужели ты до сих пор не освоил базовую левитацию? — бросила она, нарочито равнодушно поправляя мантию. — Или ты надеешься, что нам всем станет интересен этот примитивный трюк? Ученики замерли, и несколько взглядов тут же обратились к Верити, ловя её сдержанную усмешку. Дэниэл, слегка сбитый с толку, нахмурился.

— Это тебя не касается, Фоули, — буркнул он, но всё же отпустил книгу, которая с лёгким шлепком упала к ногам девочки. — Я просто... хотел развлечься.

— Развлечься? — Верити склонила голову, чуть прищурившись. — Забавно, что ты это называешь «развлечением». Ну, знаешь, мне казалось, у нас требования к уровню веселья куда выше. А раз уж ты решил заняться чем-то «повеселее», — она позволила себе пренебрежительный кивок в сторону равенкловки, уже стоявшей в стороне, — почему бы тебе не направить своё рвение на что-то, что действительно может тебя проверить? Вдруг, если ты перестанешь тратить время на детей, тебе удастся добиться настоящих успехов?

Верити лишь едва заметно улыбнулась, держа себя подчёркнуто спокойно. Она знала, что нужно сделать, чтобы толпа переключила внимание, и играла на их раздражении и тщеславии. И теперь уже она сама стояла в окружении задир, надеясь, что первокурсница воспользуется моментом и свалит отсюда подальше. Вэр даже не пришлось защищать кого-то, а просто сместить акцент — так, чтобы выглядеть для всех все такой же высокомерной чистокровной, роль которой ей определили еще с самого рождения.

Склонив голову набок, она выцепила в кругу Эйнара, не заметив, когда тот уже успел тут появится, как и еще парочка других зевак. Встретившись с его глазами на секунду, как бы невзначай, в ней снова вспыхнула обида.

— Эйнар, — произнесла она, едва заметно усмехнувшись, хотя не собиралась обращать на него внимания, как и он перестал на нее когда-то — тебе правда нравится эта "забава"? Или ты просто стоишь тут, как всегда, наблюдая? Я не хотела это говорить, какой черт меня за язык потянул? Она впервые обратилась к нему за все то время, как он отвернулся от нее и их дружбы.

— Наверное, мы по-разному понимаем, что такое "достойная компания", — проговорила она вполголоса, но так, чтобы он точно услышал. — Не думала, что увижу тебя рядом с теми, кто умеет только бездумно подражать. Вэр брезгливо взглянула на Дэниэла и его компашку.

— Займись своими делами, Фоули. Не выводи, — пробубнил Дэни, предостерегающе медленно приподнимая палочку.

— Конечно, — спокойно сказала она, чуть отступая и явно вызывая их раздражение своей хладнокровностью. — Но если твоя идея "веселья" — только повторять один и тот же фокус, может, не стоит тратить своё время? Есть более достойные цели, не так ли? Или ты всего лишь трус, не способный отвечать за свои слова? Ответила она одному слизеренцу, но все еще продолжала смотреть на Эйнара, для которого, видимо, и предназначались эти слова.

Её слова вызвали лёгкое замешательство в кругу: не все поняли её позицию, но кто-то фыркнул, другие просто стояли молча. А Дэниэл поджал губы, вглядываясь в Верити, как если бы она вызывала его на дуэль, но он так и не нашёл, что ответить. Её слова прозвучали словно укол, скрытый под туманом дружеского /или не очень/ совета, и вызвали лёгкие смешки среди других.