Икарус происходящее не признает, для Сольвейг все произошедшее, до появления Бена — очевидное, не будет же настолько испуганная дама ещё и лгать им, зная, как все это может для нее закончиться. Соль крепко сжимает ладони и разжимает, слушая весь этот разговор и попытки найти оправдания. Не читал он никакую газету, Соль в этом уверена, не могла же она сквозь хныканье ребенка не услышать, как Икарус вернулся домой. Домовики головой мотают, подтверждая слова о том, что никого они не видели, что здесь был только мистер Огден и некая мисс, которая теперь взирает на происходящее со страхом, который постоянно смешивается с удивлением на ее лице. Ей кажется, что здесь все, кроме домовиков, не в себе, что в следующий раз, когда кто-нибудь решит угостить ее огневиски, она сотню раз подумает — соглашаться ли. Она не была уверена в том, что отсюда получится выбраться живой, но сейчас, находясь в ловушке, ей остаётся лишь только ждать неизвестного для нее исхода.
Огден предлагает открыть окно, на что Соль фыркает, подходит к окну и распахивает его так, что ставни ударяются о наружные стены дома, с грохотом рикошетят обратно, из-за чего домовики вздрагивают, поджимают уши, а один из них просит Миссис Огден быть аккуратней со ставнями. Соль разглядывает свое кольцо на пальце, которое она не снимает, говоря самой себе о том, что ей оно просто нравится, красивая безделушка, откидывая из головы мысли о том, что ей, несмотря на происходящее, нравится быть Миссис Огден. Икарус уже открывает соседнее окно, будто он надеется не обнаружить в кармане своих брюк обручальное кольцо, будто он до сих пор пытается доказать, что все нормально, что все вокруг лгут, а он прав. Соль даже не удивляется, когда он выуживает из кармана кольцо, она смотрит на него с ненавистью, нельзя срываться еще больше, позволять тумана уносить ее дальше от реальности.
— Это письмо, — она кивает на чистый лист бумаги, говорит с неуверенностью, будто там, возможно, и есть некое скрытое послание от посторонних глаз, - то, которое ты нашел на окне и привел меня сюда, — она смотрит на домовиков, которые напряжены и ждут, куда дальше повернет ситуация, — а кольцо ты снял, когда я заметила его у тебя на пальце, после этого ты сказал, что вдовец, - она осторожно присаживается на диван, чувствуя, как боль в бедре все еще слишком пронзительно, морщится, вытягивает руку, касаясь запястья Икаруса, — пожалуйста, Бен или кто бы ты ни был, — она не уверена в его имени, как и в его вменяемости, — прошу, отпусти, — пока Клара просила Огдена выпустить ее из этой комнаты, Сольвейг, громко хлопнув дверью, вышла из комнаты. Один из домовиков решил сходить за ней на случай, если та решит, в порыве злобы, уничтожить половину поместья. Женщина, вздрагивая от резких звуков и порывистого ветра за окном, все смотрела на Огдена умоляюще, надеясь заполучить хотя бы кивок головы, который значил, что она свободна.
Сначала раздается громкий крик, который заставляет домовика обернуться, а второго через пару секунд уже явиться в комнате пленницы, тот смотрит перепугано на Огдена, — хозяин Икарус, — он все глазами, занимающие половину его лица, хлопает, указывает на выход из комнаты, — там Миссис Огден и ребенок, - он тяжело дышит, будто слишком быстро бежал по лестнице, - он мертв, - заключает он так, будто сам плохо в это верит, — и записка, - он передает Огдену клочок пергамента, на котором выведены инициалы Бена, — но хозяин, — он отходит  чуть дальше, — я уверен, что в доме больше никого не было: только вы и Миссис Огден, еще эта женщина, - он указывает на Клару, — но она всегда была здесь, она не могла выйти, точно вам говорю, - Соль, в это время, тормошила ребенка за плечи, пытаясь его разбудить, не полностью осознавая то, что произошло. Она оставила его спать, он точно уснул, он не был мертв, Сольвейг всегда его проверяет, дышит ли он, боясь, что где-то и что-то могло пойти не так, в этот раз проверка не увенчалась успехом. Когда осознание того, что тот не проснется, полностью пришло к ней, она, схватившись за голову, быстрым, уже затуманенным взглядом, пыталась понять, что с ним могло произойти. Она обнаружила его в кроватке, взяла на руки, все как и обычно, но глаза он не открыл, как и признаков жизни не подавал. Соль думала о том, что могло что-то проглядеть, что туман, незаметно для нее самой, накрыл ее до такой степени, что она его убила. Сольвейг не видела записку, ее первым обнаружил домовик и тут же показал Огдену.

Теперь его же оружие оборачивается против них, как иронично, такой вот иронии в его жизни в последнее время слишком много. Эта ирония стекает по щеке Соль, окрашивает ее одежду, он прилагает усилия, чтобы подтянуть стекло на себя, но его крепко держат за руку. В месте соприкосновения жжет, будто сам огонь пляшет на коже, там выступают волдыри, уже начиная лопаться, пока Икарус с ужасом наблюдает как щека девушки расходится под неизбежностью остроты стекла. Слова, растекающегося существа, заставляют его пятится еще сильнее, пока Сольвейг, наконец не отталкивает того от них, видимо, совершенно не думая о последствиях. Огден не понимает как работает эта их связь, почему чудище горит, а девушка нет, при том, что стекло оказывает на них примерно одинаковый эффект, может в нем все дело.

Но приходится отступать как можно скорее, никаких лишних мыслей, только те, которые могут помочь отсюда выбраться, знать бы еще откуда. Ведь на дом это походит все меньше, по крайне мере внутри, Огден никогда не видел в домах таких бесконечных коридоров, этот коридор простирался на много километров, так что глаза уже не были способны разглядеть есть ли там вообще максимальная точка, или это все какая-то замкнутая цепь, пожирающая себя. Огонь полностью пожирает его мантию, которую приходится сбросить, но сбрасывать уже и нечего, та оседает пеплом на деревянный пол, стоит ему только коснуться. Он оглядывает девушку, думая, что той должно достаться больше, если на ней и мантии даже не было, но все выглядит примерно также, как до того как они зашли в дверь, которая теперь потерялась в сотне других, только жар еще обдает спины, будто для огня здесь время двигается медленне, чем для людей. Икарус вертит головой, пытаясь понять, откуда они вышли, замечает как какие-то двери снова срастаются с полом и стенами, пока очередной хлопок не позволяет им распахнуть одну из них.

Он сразу узнает помещение, хотя и не понимаю, как они могут здесь быть. Это место долгое время являлось ему во снах, пока он думал, как скоро китайцы доберутся до него. Икарус делает пару шагов внутрь, знакомые запахи все больше бьют в нос, он отмахивается от них, не замечает как по всему помещению расходится зеленоватый туман, оседающий на пол. Этот туман рождает фигуры у знакомой стены, Огден сначала позволяет себе ухмыльнуться, когда думает, что хорошо знает, что будет дальше.

- Нет! - это «дальше» заставляет его вскрикнуть, резко притянуть к себе Сольвейг, чтобы задрать ее голову, взглянуть, что на ее шее нет никаких следов, таких же, как у той девушки, которая только что скатилась на пол. Те слова плавленого итальянца застыли в нем, если уж тот нанес ей травму через себя, то, вполне логично ожидать, что перерезанная шея передастся с одной Сольвейг на другую. Но ничего похожего он не видит, только следы крови от раны на щеке, которая, за то время, что они здесь находятся, кажется, успела порядком затянуться.

- Разве можно быть в чьей-то голове? - Огден не слышал о такой магии, но он никогда не слышал и о таких вот искаженным путешествиях во времени. Как будто кто-то заливает в них переработанные воспоминания, но ведь итальянец не был воспоминанием он был всего лишь мертвецом, который сейчас должен лежать где-то под землей. Он и хочет сказать Соль, что ничего такого не сделает, но в этот момент на него обращает внимание другой Икарус, у которого все руки в крови, у которого глаза горят зеленым. Он тащит уже мертвую девушку за ногу, лицо его искажается в злостной улыбке, как у человека, который до крупицы познал все то зло, что он творит и противится ему не намерен.

- Ты ведь этого хочешь, Икарус. Что с тобой? Ты забыл, что из-за нее убили Мэта? Помнишь его? Помнишь, как его мать плакала у тебя на плече и просила вернуть своего мальчика. Ты еще можешь его спасти, - настоящий Огден переводит взгляд на девушку, которую держит ненастоящий, сейчас ее лицо меняется на лицо Мэтта, у которого тоже рана была на шее, хотя и менее ровная. Мэтт хнычет совсем как маленький мальчик, зовет свою маму, тянется руками к Соль, а ненастоящий Огден уже замахивается телом и закидывает его в кучу, которая до этого момента казалось всего лишь очередной тенью. На самом же деле это была куча из тел Сольвейг, каждая из которых была убита по своему. Пока Икарус пытается осознать сказанное ему, мотает головой, потому что ничего подобного не хочет, сцена начинает повторятся, снова пальцы сжимают горло, снова Соль пытается вырваться, только теперь раздается хруст, ее шея надламывается, глаза закатываются, тело оседает на пол, а позже летит в кучу. Стоит только трупу коснуться кучи, и все сначала: нож в сердце, авада кедавра, голова размозженная о стену...

В какой-то момент Огден уже не может выносить этого зрелища, отворачивается, едва сдерживая подступающую тошноту, все это не может быть реальным, но выглядит именно таковым, это как сон, в который искренне веришь, пока находишься в нем. Никакой иной реальности и не существует, пока ты находишься в царстве Морфия. А потом вдруг начинает раздаваться хор, состоящий из одного и того же голоса - голоса Сольвейг. Куча звучит как единый организм, начинает гореть тем самым зеленым огнем.

- Вот что с тобой будет смотри, - ни один рот Сольвейг в этой куче не двигается, звук идет откуда-то из груди, глаза каждой из них смотрят на настоящую Сольвейг, а может даже глубже, потому что внутри них только темнота, вперемешку с зеленым туманом, - Смотри, Сольвейг. Смотри! Ты никому не нужна ни отцу, ни мужу, ни брату. Все будут рады твоей смерти, Огден уже пытался и попытается снова. Ты умрешь как жалкая Миссис Огден, - Икарус хочет все это остановить, перестать видеть как умирает одна за другой Розье, пытается спрятать настоящую волшебницу за своей спиной, но пошевелится не получается, его двойник то появляется рядом с ним, то исчезает, указывая пальцем на его жену. Смеясь над его слабостью, над тем, что Огден не может покончить с той, что тянет его на дно, мешает вести дела, так как нужно, без каких либо оглядок.

Быть застуканной во время секса на рабочем столе босса. Мерлин, какая стыдоба. У Элис все еще горят щеки. Как можно было так потерять голову. Лонгботтом, конечно, ходячий секс. Она понимала, что забывается, когда они целовались в Лондоне после очередного задания. Понимала, когда они начали прятаться по углам министерства. Они спали друг с другом не раз и не два. Но явно не в его кабинете, а тут еще влетел старший по званию. Какой стыд. Лонгботтома еще и тут же отстранили до выяснения обстоятельств, а ей уже успели задать кучу вопросов о том, не принудил ли Френк ее. А это только первый день... Разбирательства, кажется, будут идти долго.
Элис еле пережила этот день. Все что ей сейчас хотелось это забыться. Френка она сегодня старалась игнорировать. Мерлин, только стала аврором, и так влипнуть. Интересно ее могут выгнать? Она не была уверена. Лишь быстро сбежала с Министерства. Казалось, что все на нее смотрели. Сплетни, что настолько быстро разлетелись?
В Косом Боунс покупает несколько бутылок вина и через двадцать минут оказывается на пороге квартиры Гестии. С Джонс они, кажется, с пелёнок вместе. А значит кто как не она будет слушать про ее фиаско. Драккл, скоро и до Амелии с Эдгаром эта чудная новость дойдет. Кажется, лучше сегодня переночевать вне дома.
- Привет, я принесла вина и у меня катастрофически плохой день, пустишь?
Когда Гестия пропускает ее внутрь, Элис проходит на кухню и достает бутылки.
- Ты просто не поверишь. И не смей ржать, меня с Френком застукал начальник. И не просто за поцелуями.
Какой скандал. Элис не уверена, что отмоется от слухов. А сможет ли нормально работать? Аврорат и так мужской клуб, хватит и того, что там просто на девушек косо смотрят. Элис плюхается на стул и смотрит на Гестию, которая уже явно улыбается.
- Окей, окей, посмейся, мне бы тоже смешно было бы, но я теперь в средне служебного разбирательства. Думаешь меня могут выкинуть?
Хотя они так спохватились, что это насилие может и не выкинут.

ваш пост

ваш пост

Чем ближе был день их свадьбы — чертовой свадьбы, которую оба они не хотели, тем отчетливее Эдит ощущала приближение катастрофы, а в что непогода разразится нешуточная, Эдит не сомневалась. Подготовка к дню Х была в тягость, Эдит больше всего на свете хотелось сказать, что ей совершенно все равно, какое на ней будет платье, какого цвета будут салфетки на столах у многочисленных гостей, как они будут сочетаться с вензелями на приборах — от тысяч мелочей гудела голова, а она и без того страдала мигренями. Но уж что-то, а натягивать на личико улыбку Эдит умела на десять из пяти — а что еще остается? Хочешь жить красиво — умей улыбаться мило! Поэтому Эдит в сотый раз примеряла платье, которое шили специально к этому дню, без возражений выслушивала, кто и с какой целью уже приглашен и еще только будет приглашен на это мероприятие — ох и знал бы кто, чем оно закончится. Сложно было делать вид, что все замечательно, но Эдит старалась.

Утро началось рано, завтракать ей не хотелось — Эдит мутило от предчувствий, к счастью, отсутствие аппетита списали на волнение — ну еще бы, кто же не волнуется в утро собственной свадьбы. К тому же, она уже была не дома — точнее не в том доме, где выросла, привыкла жить и предпочла бы жить дальше. А сегодня этот дом должен был стать и ее домом тоже, только вот Эдит не хотелось здесь не то, чтобы на всю жизнь оставаться — ей вообще не хотелось здесь быть.
Это было странное предчувствие — очень странное, ни на что не похожее, Эдит казалось, что вот сейчас, когда откроются двери, и папа поведет ее навстречу гостям, Алистеру и такому нежеланному замужеству, жизнь остановится. Наверняка остановится, за дверью — дорога на эшафот. Эдит почти трусило, на часах до полдня оставалось всего десять минут, потом восьми, семь — и тут появился эльф, сообщивший, что мистеру Паркинсон срочно должен выйти — всего на минутку. Эдит улыбается папе, а он просит ее подождать и не волноваться — Эдит только кивает. Знал бы он, как она волнуется. Знал бы, почему она так волнуется. Остается всего пять минут, потом четыре — мысли крутятся в голове вихрем, и решение Эдит принимает раньше, чем успевает взвесить все за и против, подумать о последствия, подумать о чем-то вообще. Долгие полминуты, легкое головокружение и тошнота, и Эдит уже стоит посреди своей маленькой обители — магазинчика, ставшей ее отрадой за эти годы.
Эдит, прямо в свадебном платье, усаживается на пол — даже не дойдя до ближайшего кресла, у нее слишком трясутся ноги. Только сейчас она думает о том, на что именно решилась и почему. Все эти «а если он передумает», «а если я не смогу», «а если не получится» не давали ей спать нормально последние несколько недель. Карусели — приятное удовольствие, но только до тех пор, пока не начинает укачивать. Эдит устала бояться, но и сейчас страх никуда не девается.
Что там сейчас происходит? Кто-то что-то уже понял? Ее ищут? Как быстро ее найдут? И, главное — что ей делать теперь? Вопросов у нее много, а ответов нет никаких. Впрочем, нет и сожаления. Они же просили по-хорошему! Они же пытались! Пытались все отменить, пытались привыкнуть друг к другу, пытались! Но ничего не вышло.

Чем ближе был день их свадьбы — чертовой свадьбы, которую оба они не хотели, тем отчетливее Эдит ощущала приближение катастрофы, а в что непогода разразится нешуточная, Эдит не сомневалась. Подготовка к дню Х была в тягость, Эдит больше всего на свете хотелось сказать, что ей совершенно все равно, какое на ней будет платье, какого цвета будут салфетки на столах у многочисленных гостей, как они будут сочетаться с вензелями на приборах — от тысяч мелочей гудела голова, а она и без того страдала мигренями. Но уж что-то, а натягивать на личико улыбку Эдит умела на десять из пяти — а что еще остается? Хочешь жить красиво — умей улыбаться мило! Поэтому Эдит в сотый раз примеряла платье, которое шили специально к этому дню, без возражений выслушивала, кто и с какой целью уже приглашен и еще только будет приглашен на это мероприятие — ох и знал бы кто, чем оно закончится. Сложно было делать вид, что все замечательно, но Эдит старалась.

Утро началось рано, завтракать ей не хотелось — Эдит мутило от предчувствий, к счастью, отсутствие аппетита списали на волнение — ну еще бы, кто же не волнуется в утро собственной свадьбы. К тому же, она уже была не дома — точнее не в том доме, где выросла, привыкла жить и предпочла бы жить дальше. А сегодня этот дом должен был стать и ее домом тоже, только вот Эдит не хотелось здесь не то, чтобы на всю жизнь оставаться — ей вообще не хотелось здесь быть.
Это было странное предчувствие — очень странное, ни на что не похожее, Эдит казалось, что вот сейчас, когда откроются двери, и папа поведет ее навстречу гостям, Алистеру и такому нежеланному замужеству, жизнь остановится. Наверняка остановится, за дверью — дорога на эшафот. Эдит почти трусило, на часах до полдня оставалось всего десять минут, потом восьми, семь — и тут появился эльф, сообщивший, что мистеру Паркинсон срочно должен выйти — всего на минутку. Эдит улыбается папе, а он просит ее подождать и не волноваться — Эдит только кивает. Знал бы он, как она волнуется. Знал бы, почему она так волнуется. Остается всего пять минут, потом четыре — мысли крутятся в голове вихрем, и решение Эдит принимает раньше, чем успевает взвесить все за и против, подумать о последствия, подумать о чем-то вообще. Долгие полминуты, легкое головокружение и тошнота, и Эдит уже стоит посреди своей маленькой обители — магазинчика, ставшей ее отрадой за эти годы.
Эдит, прямо в свадебном платье, усаживается на пол — даже не дойдя до ближайшего кресла, у нее слишком трясутся ноги. Только сейчас она думает о том, на что именно решилась и почему. Все эти «а если он передумает», «а если я не смогу», «а если не получится» не давали ей спать нормально последние несколько недель. Карусели — приятное удовольствие, но только до тех пор, пока не начинает укачивать. Эдит устала бояться, но и сейчас страх никуда не девается.
Что там сейчас происходит? Кто-то что-то уже понял? Ее ищут? Как быстро ее найдут? И, главное — что ей делать теперь? Вопросов у нее много, а ответов нет никаких. Впрочем, нет и сожаления. Они же просили по-хорошему! Они же пытались! Пытались все отменить, пытались привыкнуть друг к другу, пытались! Но ничего не вышло.

Если бы ей пришлось податься в бега, Амира бы улетела. Она любила бегать, но никогда не бегала так же хорошо, как летала — никогда, да и если нужно было выбирать между небом и землей — выбор был очевиден. Каждый раз поднимаясь в воздух Амира испытывала чувство, описать которое в полной мере не смогла бы — так чувствуешь себя, когда возвращаешься в родной дом после долгой разлуки, когда пробуешь на вкус любимое, но давно забытое блюдо, когда встречаешь пропавшего давным-давно друга — так было неизменно каждый раз, когда Амира взмывала в воздух. Всего лишь капельку более ярким были только те секунды, когда она — в составе любимой команды — вылетала на игровое поле. Первые секунды, когда ревут трибуны, когда земля в самом что ни на есть прямом смысле уходит из-под ног, когда мир вокруг перестает существовать и значение имеет только квиддич. Амира играла, не жалея себя, выкладываясь настолько, чтобы никому и никогда не пришло в голову спросить «ну что, вы выиграли»? Правильный вопрос — это только «с каким счетом вы выиграли в этот раз»?
В самый разгар сезона — как сейчас — Амира терялась во времени, забывала отвечать на письма из дома, да и вообще о доме думала едва ли. В эти месяцы (как, впрочем, и в другие) она жила, чтобы летать, а не летала, чтобы жить. Режим, тренировки и матчи были чем-то настолько привычным, что в редкие выходные — а они все же были — Амира порой настолько терялась и не знала, что делать, что просто брала метлу, чтобы снова полетать. В еще более редкие выходные, которые выпадали, например, на праздники — а праздники принято встречать в кругу семьи — Амира чувствовала себя еще более странно. В зеркало на нее смотрела такая похожая девушка, но без спортивной формы Амира себя почти не воспринимала.
И все же и у нее была жизнь за пределами стадионов — иногда добровольно, иногда добровольно-принудительно, иногда просто принудительно, но поле она покидала. Тренировки заканчивались, матчи заканчивались (хорошо бы победой) и Амира обнаруживала, что надо побывать дома, встретиться с подругой, поздравить тетушку — в общем, сделать что-нибудь из того, что обычно и делают на земле. Удивительно, но и этому она научилась приспосабливаться — говорить не только о квиддиче, переживать не только о предстоящих матчах, читать не только спортивные новости. В мире на земле происходило столько всего, о чем ей не хотелось, но приходилось думать; столько всего, чего ей не хотелось, но приходилось бояться — бояться за родных, за друзей, за то, что в этот раз кто-о из ее близких не вернется домой. Единственным спасением от всех этих мыслей становились, конечно, тренировки — Амира оставалась полетать, когда все остальные уже уходили, когда становилось темно и включались искусственные фонари, когда становилось холодно — настолько, что метла делалась скользкой, а от усталости начинало подташнивать. Только тогда она спускалась, шла в душ и стояла под горячей водой так долго, что тонкая кожа покрывалась сыпью. Но потом наступало утро, новый день и новые тренировки. Амира снова летала и снова выкладывалась так, словно в последний раз. А разве не мог он стать последним? В конце концов, в этом чертовом мире — на земле — происходило столько всего! Кто сказал, что очередной невернувшейся не станет завтра она? Больше, чем потерять небо, Амира боялась только потерять близких. И если с последним она ничего не могла сделать, то бороться со страхом потерять небо она могла только так.
На сегодня тренировка закончилась, на улице сплошной стеной шел дождь, и сейчас Амира, даже не высушив мантию и волосы, забившиеся от влажности мелкими кудрями, сидела в полупустой уже раздевалке.

- Возможно, Трансфигурация тяжелая, - Кора достает из сумки пустую бутылку и взмахом палочки наполняет ее водой, потом делает пару глотков. - Зельями и травологией проще. Явно найдется тот, кто тут же начал бы спорить. Но трансфигурация и правда давалась МакДугал тяжко. Девушка поджимает ноги, садясь в позу лотоса.

- Ну как тебе сказать, - Кора чуть смеется, - говорить можно, дерьмо подбирать ну такое. С точки зрения теории все это очень интересно, величественные и могущественные создания и все такое. Но не то чтобы за пределами книг я мечтала проводить с ними каждый день. Драконы вводили ее в восторг в книгах, а вот вне она как-то не могла представить себя драконологом.

- Свобода, говоришь, - у нее она была всегда, может поэтому она ее не слишком ценила. - Предполагаю кузену промывают мозги больше чем мне, но я и не наследница. Девушка пожимает плечами, ее это не слишком волновало. Бабушку с дедушкой и семью дяди она периодически посещала, они явно не питали к ней плохих чувств, иначе Кора заметила бы, но все же при этом и в жизнь ее и матери не очень то и лезли. - Если у тебя есть собственное мнение, то это хотя бы приемлемо. Большинство не может подпитать свою неприязнь чем-то большим чем "ну это плохо", "ну вот меня так учили".

Какое бы мнение Эван там не скрывал, Кора считала, что если это его мнение, то он имеет на него право, как и она на свое. Она в принципе не питала ни к кому неприязни. Но жить на стыке двух миров оказалось сложно.
- На стыке, если честно не очень. Это, как будто, ты ни туда ни сюда не подходишь, но у меня ситуация попроще. Сложно было, когда мама совсем ничего не понимала в жизни самой Коры, а бабушка не была настолько близкой, чтобы что-то обсудить с ней. В общем, у нее оставались лишь Теодор и Эммелин, которым можно было выдать все свои проблемы. Правда, они оба не обладали богатым жизненным опытом, которым могли поделиться старшие.

- Вообще знаешь, что любопытно. Магглородденных как-то без особых вариантов забирают в Хогвартс. Ну вот, а если ему нахрен не сдалась эта магия, зачем ему тратить тут время? Кора задумалась о тех, кому знания в зельеварении совсем в жизни не помогут, если они хотят жить с простыми людьми.

В комнате становится немного жарко, Кора закатывает рукава и на одну пуговицу расстегивает рубашку, а после  снова пьет немного воды.
- Будешь?

— Не совсем. Но с каждым зверем можно договориться. Если мой волк почувствует опасность, я не буду в состоянии его остановить. Но, например, на членов стаи он нападать не будет, даже больше скорее он попытается их защитить. Оборотни по иерархии близки к обычным волкам. Волки одиночки умирают намного чаще, чем волки в стае.

Фенрир объясняет спокойно, для него это в новинку, ведь обычно мало кто интересуется. Для волшебников они опасные твари, кто-то обзывает псинами, но все это его не цепляет. Он, кажется, родился под такой звездой, что всем был неугоден, и когда был человеком, и когда стал волком.

— Тебе, наверное, стоит понять обычные волки тоже, скорее всего, загрызут человека. Почему? Защита? Голод? Страх? Все вышеперечисленное, но стах это один из самых важных факторов. Они хищники по натуре, у оборотней тоже самое. Только если жить в гармонии с внутренним зверем выстраивается уважение. И есть определенная вероятность, что он не загрызет, например, ребенка, если его человеку это не понравится. Но это все, естественно очень переменчиво, а многие не уживаются с внутренним волком до самой смерти.

Грейбэк знает, что его волк уважение любит. Да и Фенрира всегда учили, что природа сильнее, и уважать то, что она дает обязательно. Лестные духи, как и звери не чтят глупцов и невеж.

— У меня можно так сказать исключительный случай. Я укус просил сознательно. Да и вырос я в горах, волки были чем-то вроде соседей, я никогда не испытывал к ним страха. По мне лучше не считать статистику. Контроль, конечно, дело не слишком точное. Да, уважение, гармония. Все это помогало, но гарантии Ферир на 100% дать не мог.

— Мясо есть мясо. Преференции у каждого свои, не сказать, что есть тенденция. Я люблю оленятину куда больше человечины, чтобы там не писали газеты.  Фенрир пожимает плечами и наблюдает за тем, как колдомедик набирает кровь. Все до банальности просто, а вопрос о самочувствии забавляет, но оборотень решает не шутить.  — Все в порядке.

Приводить его в стаю Грейбэк не станет. А далеко не все волки заходят встречаться с каким-то колдомедиком. Тем более многие из них не стоят на учете в дурацком Бюро Охотников, что опять же осложнит ситуацию. Никто не хочет лишний раз светиться.
— Лучше это сделаю я, и все тебе пришлю. А по поводу полнолуния... Я конечно ничего гарантировать не могу на 100%, но волк угрозы в тебе не видит, на крайний случай можешь влезть на крышу или наблюдать с воздуха на метле.

Фенрир слышал о том, что произошло на Каркиттском рынке, более того из его стаи в то время там были несколько человек. Оборотень сжимает зубы, ему куда меньше нравится происходящее. В центре всего этого действия оказывается еще и Ремус. Нахрена он взял этого щенка? Ему все же стоило сожрать его раньше. От него одни проблемы. Пострадавшие, конечно, успели убраться, да и на оборотнях раны затягиваются быстро. Но есть одно но. Фенрир считал это личным. Ремус еще и умудряется заявиться на место обитания стаи. Грейбэку хочется разорвать этого щенка.
- Ты издеваешься, Люпин? Хочешь привести мне на хвосте авроров? Зубы сжимаются сильнее, а оборотень тянет мальчишку за шкирки подальше от остальных, чтобы поговорить. Нет, лучше он его все же раскромсает.

- Дракклов ты ребенок, ты вообще своим куриным умом соображаешь что творишь? В общине было уже слишком много людей, чтобы действовать так неосторожно. Никто ведь разбираться не будет. Фенрир прекрасно знает, что будет, попади они все в министерский список, были бы козлами отпущения для любого открытого дела с возможным участие оборотня. Волшебники Грейбэку чаще всего омерзительные, хотя все оборотни ними когда-то были. Они боятся того, что не понимают или не могут контролировать. Лучше убить, обезвредить. - Ты же вроде не тупой мальчик, Ремус, или у тебя желание подписать вот тем детишкам смертный приговор? Фенрир кивает в сторону самых младших членов стаи, которые все как раз чему-то учатся у наставника. - Думаешь кого-то из них пустят в школу? Ты же у нас особенный, давай, подумай, мир не покрыт розовой пеленой. Тебе просто повезло. А если сюда придет аврорат и найдет 50 незарегистрированных оборотней, как думаешь, кому повезет?

Фенрир сжимает кулаки. Ему вообще интересно зачем Ремус на самом деле сюда приперся? Он чувствует от него какой-то странный запах. Ложь, конечно, никто учуять не может. Но чутье говорит не расслабляться. Возможно, стоило все же его выкинуть, но что-то было в мальчишке интересное.

ваш пост

Вечер плавно опустился на Антиб, принося с собой долгожданную прохладу. «Эспасия» распахнула свои ворота, ежесекундно принимая все новых и новых гостей. Груда порт-ключей, небрежно отброшенных владельцами, постепенно расфасовывалась домовиками по импровизированным ячейкам с фамилиями на посеребренных табличках. Абсолютно бесполезное занятие, так как к вечеру воскресенья большая часть из них будет перепутана, а какой нибудь мсье Клеман непременно попадет в покои к почтенной тетушке Моро из Бордо, схватившись не за свою зачарованную перчатку. Гости концентрировались в кучки по придомовой лужайке, напоминая собой дикие островки полевых цветов; чем ближе к вилле, тем гуще разрасталась толпа, заполняя собой практически все пространство. И уже в холле это напоминало не цветы, а кружение конфетти от пущенной хлопушки: ярко, хаотично, блестяще. Где-то справа трудились музыканты, дополнительно усиленные Сонорусом, чтобы звуки быстрого джаза проникали в самые затемненные уголки. Но даже заклятию было не заглушить тот гул, что непрекращающимся роем носился по залу, иногда вспыхивая громким смехом и визжащими криками — кого-то уже успели сбросить в бассейн .

Вивиан, уже изрядно натанцевавшаяся, вырвалась к барной стойке. Легким движением, поставив ногу на перекладину барного стула, она запрыгнула на столешницу. Благо, ее костюм на сегодня позволял сделать это без всякого стеснения и ненужных интимных подробностей (но будем честными, интимные подробности истинных французов не волновали). Черный, в лучших традициях Марлен Дитрих, приталенный костюм, расшитый по спине и манжетам черным стеклярусом, ловящим даже самые малейшие игры света; с небрежно повязанным поверх шеи тонким шифоновым платком на манер жабо — образ Виви вызывал завистливые вздохи. Далеко не все представители женской половины магических семей осмеливались носить брючные костюмы в это время. Даже во Франции. Достав из внешнего кармашка красный стеклянный мундштук с позолоченным наконечником, а из внутреннего — позолоченный портсигар, девушка с упоением зарядила сигарету и позволила прикурить себе одиноко сидящему за стойкой случайному французу. До этого тот рассказывал бармену-колдуну о том, как ужасно было на войне, и о том, как он самолично был в Париже во время бомбежки 1940 года, а магглы — самые настоящие звери, если додумались сбрасывать эти штуки друг на друга, но после коротко махнул рукой и вернулся к грустному созерцанию своего стакана.

После танцев первая затяжка прошлась колким ершом по ее горлу, вызвав дурацкий кашель.

— Как не умела курить, так и не умеешь? — Габриэль возник буквально из ниоткуда, протягивая сестре треугольный бокал Джек Роуза.

Вивиан, перехватив бокал свободной рукой,  несильно пырнула брата скругленным мыском туфелки куда то в область бедра, но тот довольно проворно перехватил ее за голень и театрально склонился, запечатлев быстрый поцелуй на оголенной щиколотке.

— Не злись, принцесса, кто как ни я скажет тебе горькую правду в лицо? — он чокнулся с ней бокалами и облокотился о бар по левую сторону от француженки, — Высматриваешь Малфоя?

— Опять пристал со своим Малфоем! — Вивиан всплеснула руками, едва не разлив коктейль . Хотя она и правда  высматривала Абраксаса все это время, но среди вереницы гостей это была практически непосильной задачей.

— Номинально — уже не моим, — Габи хмыкнул и сделал большой глоток. Его взгляд на долю секунды погрустнел, но Бенолье быстро справился с эмоциями и широко улыбнулся, — Так высматриваешь?

Вивиан громко, и пожалуй излишне безразлично фыркнула, выпуская в сторону француза большое облако обычно серовато-белого дыма (табак с украшениями был ей не по душе). Габриэль закашлялся, размахивая ладонью у своего носа, а после резко дернул Виви за ту же голень, заставляя ее скатится со стойки на пол.

— Намек понял, но не простил, принцесса, — все же он не дал ей упасть, в последний момент подхватив за талию и поставив девушку ровнее. Джек Роуз наполовину выплеснулся из бокала, потушив так и недокуренную сигарету и частично попал на светлый костюм Бенолье, образовывая розовато-коралловое пятно где-то напротив сердца.

— Если я тебя убью, меня оправдают, так и знай, — Виви ткнула брата обратной стороной мундштука в центр пятна, и тряхнув им как следует, вычистила намокший табак из лунки, а после просто засунула аксессуар в нагрудный кармашек.

— Ви-ви-а-а-ан! Моя маленькая французская мечта-а-а-а, — Франсуа появился также неожиданно, как и Габриэль пару минут назад, с бутылкой коньяка наперевес. Его пьяный голос звучал нараспев, проглатывая окончания так, что разобрать речь уже почти было невозможно, — Мой праздник, который всегда со мно-о-о-ой!

Он выхватил из пальцев Вивиан бокал, залпом выпил остатки содержимого и слегка приобнял ее рукой, в которой была зажата бутылка, через плечо наливая коньяк в освободившуюся тару и вручая жене обратно.

— Вот, кто изрядно веселится на этом празднике жизни. Ты и мадам Ламюр, — Виви осторожно скинула тяжелую руку Перрье со своего плеча и кивком подбородка указала на одиноко танцующую женщину бальзаковского возраста, которая вальсировала посреди холла одна, с закрытыми глазами, совершенно не попадая в такт музыки.

Франсуа прыснул, чокнулся донышком бутылки о треугольный бокал Виви и полез обниматься к новой «жертвк» — Габриэлю:

— А кто нам запретит веселиться?! Габи, ты что ли запретишь? Разве не для этого мы тут все сбр…сбрались!

Последнее слово потонуло в громком взрыве, кто-то из гостей шутки ради запустил шутиху прямо рядом с одиноко танцующей Ламюр, отчего та вздрогнула, взвизгнула и завертелась как хомячок в колесе. Зал потонул в смехе и в розоватых искорках, слетающих с потолка. Виви отставила многострадальный бокал на барную стойку.

— Я, пожалуй, пойду найду место потише, хочется дожить до конца утра, а то придется переписывать на тебя треть своей доли, — француженка заулыбалась в сторону Габи.

— О, это был бы такой подарок, но боюсь мама с папой не оценят твоей жертвы, принцесса.

Перрье тупо уставился на них обоих и очнулся только тогда, когда Виви махнула ручкой и стала пробираться в сторону лестницы.

— Погоди, она переписывает на тебя свою треть дома?

Габи искренне рассмеялся и хлопнул зятя по спине.

— Иди-иди, узнай все из первых рук.

Вивиан ловко лавировала между толпой волшебников наверх и уже вскоре оказалась в левой части дома. Здесь было изрядно тише, музыка с нижних этажей была слышна, но пробивалась как из под подушки, в основном давая о себе знать едва ощутимыми вибрациями камня. Да и та перебиваясь звуками рояля, доносящимися из под двери в  библиотеку и негромкими стонами, которые шли уже из противоположной двери — негласных «темных комнат», где обычно уединялись развеселившись волшебники. Франсуа немного задержался: в его состоянии широкая лестница «Эспасии» приобретала по настоящему Хогвартские свойства — стабильно меняла направление.

Она открыла дверь, проскользнув в прохладную, по сравнению со всем остальным домом комнатку и коротко обвела взглядом присутствующих: какой-то высокий мужчина наигрывал на рояле незамысловатую популярную песенку «Let's Do It», не освистанную только потому, что в свое время ее исполняла звезда французской сцены. Около полутора дюжины волшебников рассредоточились по кожаным диванам и негромко переговаривались, безостановочно смоля табаком с разных уголков света. За карточным столом — близняшки Элоиза и Беатриче Фульбер. Вивиан на дух их не переносила. Больно они обе походили на суетливых белок, а молва об карточных махинациях бежала впереди них. Будь Габриэль чуть поразборчивее — этих двух бы тут не появилось. Но если бы Габи и правда был разобрчивее, то дом опустел бы на большую половину, не меньше. Красивый мальчик-еврей, который только-только вставал из-за стола был незнаком девушке, но внимание на нем она заострила совсем ненадолго: отойдя от стола, тот открыл светлую макушку Абраксаса. О, она узнала бы ее из тысячи точно таких же светлых макушек. Малфой сидел к ней полубоком, слегка склонив голову на своих собеседников и небрежно закинув ногу на ногу. Сердце предательски пропустило удар. Оно делало так всякий раз при их встрече в последние месяцы, успокаиваясь ровно через минуту нахождения в общем пространстве. Вивиан сглотнула, и, чтобы не стоять столбом, взяла правее, обходя комнату по периметру — ей надо было успокоиться. Из внутреннего кармашка вновь показался портсигар. Мундштук доставать не стала, тот еще не до конца просох после алкогольных ванн, а выковорять из встроенного кармана палочку и просушить его было как-то слишком сложно. На мгновение остановившись перед одним из диванов, она снова позволила себе прикурить, очаровательно кивнула компании мужчин и направилась в сторону Абраксаса, со спины. Первая же затяжка выровняла сердечный ритм до состояния нормы. Ладони девушки скользнули по плечам мужчины вниз, на грудь, так, что дымок от сигареты, все еще зажатой меж пальцев, вился в паре сантиметров от носа Малфоя. Виви склонилась к его левой щеке, коротко приветствуя поцелуем гладковыбритую щеку Малфоя.

— Собираешься проиграть все свое состояние или наоборот, приумножить? Здравствуй, — она негромко проговорила, с прищуром посматривая на близняшек Фульбер.

Дверь в библиотеку хлопнула, заглушенная неразборчивым воплем, который можно было расшифровать как «Уи-Уи, ты что правда делаешь дарственную на Габи?».  Франсуа застыл в проеме, ища глазами жену.

Муди - мудак.
[indent] Вуд это знает. У неё работа такая знать и другим рассказывать. Другие обычно удивлённо кивают, мол да ладно, возводят очи к небу, осуждающе цокают и в общем-то ей верят. Работает Вуд от души, с самоотдачей, вкладываясь в каждое слово, не шибко талантливо, но искренне, а это всегда подкупает. У неё не сбоит моральный компас, к двадцати семи уже как-то определила для себя, что такое хорошо, что такое плохо, где проходят те самые грани и черты, которые пересекать нельзя. Это на самом деле не так уж и сложно, как может показаться. Как ей могло казаться.
Толстая папка с документами ложится на стол. Всё десять, нет, десятки тысяч раз проверено и уточнено. Не просто побасенки, сочинительства пары журналисток, что в попытке вылезли куда повыше придумали пару-тройку наговоров на не слишком симпатичных парней из министерства, а пусть и косвенные, но всё же доказательства превышения полномочий как крысами, что погрязли в бюрократии, так и сотрудниками аврората, даром, что полномочия им уже и так расширяли, всё мало мудилам. Жестки задержание, незаконный обыск, взлом и проникновение на чужую собственность. Кипа бумаг. Статьи которые развернули в пророке, документы не прошедшие печать и источники которые сочли не достоверными. Что-то её авторства, что-то из её коллег, разрозненные пёстрые и не очень заголовки, что могли бы выйти в печать, но в итоге легли сначала в редакторский стол, а потом ушли в архив, дожидаясь драгоценного дня уничтожения. Пророк порой тоже та ещё бюрократическая помойка, громоздкая и неповоротливая. Обычно это бесит, но на этот раз пошло ей даже на пользу.

- В общем как-то так. - Вуд прячет руки в карманы и поджимает губы в улыбке.
[indent] Ой как неловко вышло. У неё тут целое расследование, речь заготовлена на тему того, как старший инспектор аврората лезет куда не надо и пользуясь своим положением выбивает информацию, угрожает, уничтожает документы и вообще ведёт себя не как примерный гражданин и служащий. И всё зря. Ну не будет же она ему самому рассказывать о том, как он себя ведёт. Мужик конечно в возрасте, но не настолько, деменция и тот самый немец, от которого обычно голову теряют, вроде не должны ещё ломиться в двери. Хотя, кто его конечно знает, работа такая, мог слишком часто по голове получать. Ну, взгляд вроде осмысленные, глаза вон по строчкам бегают, вылавливая самое важное, разбежавшееся по листу как мошки-дрозофилы. Раздражают, вроде медленные, а хрен выцепишь-поймаешь.
[indent] Вуд выкладывает на стол список имён. Хорошая девочка, явно в школе была отличницей, всё подготовила заранее, предугадала вопросы. Хорошо, что она уже не в том возрасте, да и с отцом проблем не наблюдается, так что это всё не для похвалы, а для сокращения времени. К чему рассусоливать, если все тут всё прекрасно понимают, нужна конкретика, не смотря на наличие косвенных доказательств надо копать дальше, искать уже не в редакции, а за пределами, печатных машинок, уже слитых и спрятавшихся информаторов, документов, добытых очено неоднозначным образом. У неё все связи давно закончились, зато у них тут народу много, не самые общительные ребята в ордене конечно, но вероятно у кого-то окажется хотя бы парочка полезных контактов.
- Тут самые важные имена. Ранжированы соответственно от большего к меньшему. Первые три - она тычет красным ноготком в круглые буквы, выбитые на машинке, - встречаются чаще всего и даже в тех делах, которые не должны быть как-то связаны между собой.
[indent] Их младший редактор. Инспектор. Секретарь суда. Да уж, не позавидуешь ребятам конечно. Галактиона видит заинтересованный, практически хищный взгляд Муди и нервно дергает уголками губ. Она бы от такого внимания к своей персоне была в тихом, а то и не очень ужасе.