Эсфирь слушала, не перебивая. Слова Миреллы, как прозрачная вуаль, ложились одно за другим, почти невесомо, почти скромно — и при этом обнажали куда больше, чем могли бы заметить чужие уши. Не в словах было дело. В том, как дрогнули ресницы, как чуть замедлилось дыхание на последних фразах. В этой еле уловимой искренности, за которой женщина привыкла прятать собственную боль. Эсфирь знала это состояние. Она сама была им.
Она ничего не сказала сразу. Просто посмотрела на ту ладонь, что коснулась её руки. Деликатно, будто между ними только жест профессионального уважения, но Грейвз давно умела считывать другое. Поддержка. Предложение. Немой контракт. Это был их первый настоящий разговор, не о делах и украшениях, а о том, что между строк, между взглядов, между тем, кто они были на самом деле.
— Пожалуй, — тихо произнесла она, словно комментируя что-то только ей понятное, — мне даже нравится, когда мастер держит руку на пульсе. Когда он дышит тем, что создаёт.
Её голос звучал мягко, но в нём была сталь — не угроза, нет, просто сдержанная сила женщины, привыкшей к контролю. Она чуть улыбнулась, но взгляд оставался пристальным, внимательным. — Ты спросила, какие руны. Я уже думала об этом... — Эсфирь медленно вытянула из кармана мантии сложенный вчетверо лист плотного пергамента. На нём — изломанные линии, сплетённые в один витиеватый символ, похожий одновременно на амулет, клятву и приговор. — Это смесь. Старшие руны. Нумерологическая логика — вторична, но я придерживалась её структуры. Базовая основа — Альгиз. Защита. Покров. Вытянутая вверх руна, как ладонь, заслоняющая от удара. Над ней — ансузы, руны знания и речи, а в центре — перевёрнутая перто, чаша, закрытая, замкнутая. Тайна.
Она подала лист Мирелле. Это была не просто схема — это был отпечаток мысли, работы, намерения. — Я знаю артефактора, который сможет его зачаровать, если у тебя не найдётся такой возможности, — спокойно продолжила она. — Но мне нужна ювелирная точность. Это должно быть внутри металла, не приклеено, не поверхностно. Символ — должен быть влитым. Таким, чтобы даже если кольцо сломают, руна осталась. Тогда оберег сработает.
Пауза.
Она отвела взгляд на витрину, где искрились подвески. Как будто на миг снова увидела себя — в другой жизни, где всё было иначе. Где она не пряталась за улыбками, не строила бизнес на желаниях и боли, не торговала лаской, упакованной в лоск и аромат дорогих духов. Где она могла просто носить красивое кольцо и знать, что оно защищает.
— Девушки у меня разные. Некоторые пришли из тьмы, другие — из ниоткуда. У всех своя история, но одна беда. Их никогда не защищали. Никто и никогда. Ни семья, ни магия, ни этот проклятый мир. Поэтому они сами стали для себя крепостью. И я хочу дать им... не надежду, нет. У нас с ней сложные отношения. — Эсфирь чуть усмехнулась. — Но понимание, что они не одни.
Она перевела взгляд обратно на Миреллу, и он стал мягче, как шелк, лежащий на лезвии ножа. — Ты умеешь чувствовать форму, Мира. Не просто делать красиво, а попадать точно в сердце. Я видела твои работы — в каждой есть что-то живое. Как будто ты вдыхаешь в них части себя. Не многие мастера способны на это. Поэтому я пришла имеено к тебе.
Слова были спокойными, но в них сквозила уязвимость, та, что редко вырывается наружу. Она доверяла. Не часто, почти никогда — но сейчас позволила себе эту роскошь. — Обсидиан. Или чёрный турмалин. Или, быть может, тектит — он выпадает с метеоритами. Камень, который уже пережил падение. Это... метафора, — усмехнулась она, продолжая обдумывать, что может быть в перстнях, но в голосе мелькнула грусть. — Такие камни сильнее всего держат магию оберега. Их почти не нужно усиливать — они сами знают, что такое боль. И стойкость.
Она провела рукой по витрине, будто касаясь не стекла, а тонкой границы между собой и Миреллой. — Не стану лгать — я не до конца знаю, кто ты, Мира. Но я знаю, как ты дышишь, когда говоришь о своей работе. Я слышу, как звучит твой голос, когда ты рассказываешь о кольцах, камнях и металлах, словно это живые существа. Люди, которые говорят о вещах с такой страстью, никогда не бывают по-настоящему опасны. Только если им не причинили слишком много боли.
На этих словах она остановилась. Не потому что ждала ответа — скорее, чтобы дать Сальвиати возможность вынырнуть из той тишины, что вдруг стала между ними тяжёлой, насыщенной, почти живой.
Фира резко выпрямилась, словно напомнив себе, что она здесь по делу. Женщина, хозяйка, предприниматель. Не исповедь, не дружба, не новые чувства. Только кольца. Только символ. Только заказ. — Сделай, как считаешь нужным. Я дам тебе свободу. Выбери материал, форму, добавь, если хочешь, детали, которые не бросаются в глаза, но имеют значение. Я оплачу. Только... — она сделала паузу, глядя на Миреллу серьёзно, с тем уважением, что не каждый день встречается в их мире, — не забудь: каждая из них — это не просто девушка. Это история. Иногда страшная, иногда нелепая. Но она — живая. Не обессмысли её, делая перстень просто украшением.
И вдруг, на мгновение, что-то в её лице смягчилось. Исчезла твёрдость, ушло напряжение. Осталась только усталость, которую она обычно прятала. — Я не знаю, зачем я тебе всё это говорю. Может быть, ты напоминаешь мне кого-то. Или, наоборот, никого. Чистый лист, на котором хочется оставить след. Бывает так. Не часто. Но бывает.
