Теперь его же оружие оборачивается против них, как иронично, такой вот иронии в его жизни в последнее время слишком много. Эта ирония стекает по щеке Соль, окрашивает ее одежду, он прилагает усилия, чтобы подтянуть стекло на себя, но его крепко держат за руку. В месте соприкосновения жжет, будто сам огонь пляшет на коже, там выступают волдыри, уже начиная лопаться, пока Икарус с ужасом наблюдает как щека девушки расходится под неизбежностью остроты стекла. Слова, растекающегося существа, заставляют его пятится еще сильнее, пока Сольвейг, наконец не отталкивает того от них, видимо, совершенно не думая о последствиях. Огден не понимает как работает эта их связь, почему чудище горит, а девушка нет, при том, что стекло оказывает на них примерно одинаковый эффект, может в нем все дело.

Но приходится отступать как можно скорее, никаких лишних мыслей, только те, которые могут помочь отсюда выбраться, знать бы еще откуда. Ведь на дом это походит все меньше, по крайне мере внутри, Огден никогда не видел в домах таких бесконечных коридоров, этот коридор простирался на много километров, так что глаза уже не были способны разглядеть есть ли там вообще максимальная точка, или это все какая-то замкнутая цепь, пожирающая себя. Огонь полностью пожирает его мантию, которую приходится сбросить, но сбрасывать уже и нечего, та оседает пеплом на деревянный пол, стоит ему только коснуться. Он оглядывает девушку, думая, что той должно достаться больше, если на ней и мантии даже не было, но все выглядит примерно также, как до того как они зашли в дверь, которая теперь потерялась в сотне других, только жар еще обдает спины, будто для огня здесь время двигается медленне, чем для людей. Икарус вертит головой, пытаясь понять, откуда они вышли, замечает как какие-то двери снова срастаются с полом и стенами, пока очередной хлопок не позволяет им распахнуть одну из них.

Он сразу узнает помещение, хотя и не понимаю, как они могут здесь быть. Это место долгое время являлось ему во снах, пока он думал, как скоро китайцы доберутся до него. Икарус делает пару шагов внутрь, знакомые запахи все больше бьют в нос, он отмахивается от них, не замечает как по всему помещению расходится зеленоватый туман, оседающий на пол. Этот туман рождает фигуры у знакомой стены, Огден сначала позволяет себе ухмыльнуться, когда думает, что хорошо знает, что будет дальше.

- Нет! - это «дальше» заставляет его вскрикнуть, резко притянуть к себе Сольвейг, чтобы задрать ее голову, взглянуть, что на ее шее нет никаких следов, таких же, как у той девушки, которая только что скатилась на пол. Те слова плавленого итальянца застыли в нем, если уж тот нанес ей травму через себя, то, вполне логично ожидать, что перерезанная шея передастся с одной Сольвейг на другую. Но ничего похожего он не видит, только следы крови от раны на щеке, которая, за то время, что они здесь находятся, кажется, успела порядком затянуться.

- Разве можно быть в чьей-то голове? - Огден не слышал о такой магии, но он никогда не слышал и о таких вот искаженным путешествиях во времени. Как будто кто-то заливает в них переработанные воспоминания, но ведь итальянец не был воспоминанием он был всего лишь мертвецом, который сейчас должен лежать где-то под землей. Он и хочет сказать Соль, что ничего такого не сделает, но в этот момент на него обращает внимание другой Икарус, у которого все руки в крови, у которого глаза горят зеленым. Он тащит уже мертвую девушку за ногу, лицо его искажается в злостной улыбке, как у человека, который до крупицы познал все то зло, что он творит и противится ему не намерен.

- Ты ведь этого хочешь, Икарус. Что с тобой? Ты забыл, что из-за нее убили Мэта? Помнишь его? Помнишь, как его мать плакала у тебя на плече и просила вернуть своего мальчика. Ты еще можешь его спасти, - настоящий Огден переводит взгляд на девушку, которую держит ненастоящий, сейчас ее лицо меняется на лицо Мэтта, у которого тоже рана была на шее, хотя и менее ровная. Мэтт хнычет совсем как маленький мальчик, зовет свою маму, тянется руками к Соль, а ненастоящий Огден уже замахивается телом и закидывает его в кучу, которая до этого момента казалось всего лишь очередной тенью. На самом же деле это была куча из тел Сольвейг, каждая из которых была убита по своему. Пока Икарус пытается осознать сказанное ему, мотает головой, потому что ничего подобного не хочет, сцена начинает повторятся, снова пальцы сжимают горло, снова Соль пытается вырваться, только теперь раздается хруст, ее шея надламывается, глаза закатываются, тело оседает на пол, а позже летит в кучу. Стоит только трупу коснуться кучи, и все сначала: нож в сердце, авада кедавра, голова размозженная о стену...

В какой-то момент Огден уже не может выносить этого зрелища, отворачивается, едва сдерживая подступающую тошноту, все это не может быть реальным, но выглядит именно таковым, это как сон, в который искренне веришь, пока находишься в нем. Никакой иной реальности и не существует, пока ты находишься в царстве Морфия. А потом вдруг начинает раздаваться хор, состоящий из одного и того же голоса - голоса Сольвейг. Куча звучит как единый организм, начинает гореть тем самым зеленым огнем.

- Вот что с тобой будет смотри, - ни один рот Сольвейг в этой куче не двигается, звук идет откуда-то из груди, глаза каждой из них смотрят на настоящую Сольвейг, а может даже глубже, потому что внутри них только темнота, вперемешку с зеленым туманом, - Смотри, Сольвейг. Смотри! Ты никому не нужна ни отцу, ни мужу, ни брату. Все будут рады твоей смерти, Огден уже пытался и попытается снова. Ты умрешь как жалкая Миссис Огден, - Икарус хочет все это остановить, перестать видеть как умирает одна за другой Розье, пытается спрятать настоящую волшебницу за своей спиной, но пошевелится не получается, его двойник то появляется рядом с ним, то исчезает, указывая пальцем на его жену. Смеясь над его слабостью, над тем, что Огден не может покончить с той, что тянет его на дно, мешает вести дела, так как нужно, без каких либо оглядок.

День не задался с самого утра.

Энди уронил голову на барную стойку в Виверне, подавив тяжелый вздох. Народу было преступно мало — но было неудивительно, ведь в обеденное время здесь разве что захаживали посетители за добротным ланчем, никак не за выпивкой. Нет, конечно, бывали и случаи, что уже в обед было шумно и многолюдно, но сегодняшний день бы не из этих.

Короткий вздох вновь сорвался с его губ и покатился по столешнице, распугивая его собственные мысли, которые не давали покоя. Энди не нравилось так много думать о проблеме, если после этого, будто бы по мановению волшебной палочки, не находилось идеальное решение.

Как пронырливая змейка, оно ускользало между пальцев и даже не торопилось отбрасывать хвост в качестве трофея. К слову об отброшенных хвостах — скверное настроение Энди можно было бы объяснить в том числе и тем, что сегодня по его душу опять пришли.

Если кто-то считает, что вляпавшись единожды в темные делишки и проведя довольно продолжительное время среди людей довольно бандитского склада ума, можно потом, вальсируя, покинуть плохую компанию… что же, на это у Энди был печальный ответ.

Сама мысль о том, чем ему приходилось заниматься, претила — и он не единожды жалел о том, что однажды пошел по легкому, пусть и недостойному пути. Все началось с мелочей, как и в любом незаконном деле, и лишь потом, подобно лавине, развернулось до масштабов, из который выйти чистеньким уже не удалось. Да и вообще выйти, честно признаться, тоже.

Его всегда находили, что бы он ни делал.

Как например, сегодня с утра. В очередной уже раз.

— Да, да, конечно, — он запахнул плотнее мантию, стоя под козырьком “Белой Виверны” и уже мечтая о том, чтобы скорее попасть внутрь. Несмотря на теплую майскую погоду, Энди ощущал совершенно не подходящий ситуации озноб. А может быть, все дело было исключительно в его богатой фантазии — солнце столь не вовремя скрылось за привычной лондонской тучей, не давая никакого утешения.

— Не забывай, Морс, — стоявший рядом с ним мужчина самой что ни на есть неприметной наружности — идеальные дельцы по ту сторону закона, — хищно сощурился. — У тебя есть время до конца следующей недели. Ты знаешь правила.

— Не обязательно мне об этом так часто напоминать, — Энди выдавил из себя что-то, отдаленно напоминающее дружелюбную улыбку. Но лишь отдаленно.

Впрочем, его собеседника это удовлетворило. Он коротко кивнул и, больше ни сказав ни слова, растворился среди спешивших по своим делам людей, будто его и не бывало.

— Драклл все подери! — уже привычно возмутился Энди. Только после того как он несколько раз досчитал до десяти и собрался с мыслями, можно было уже толкнуть знакомую тяжелую дверь и занять свое привычное место за барной стойкой. Где и предаваться унынию дальше. Можно было бы, конечно, утопить его в алкоголе — в баре было достаточно крепкого пойла, чтобы сбить с ног даже не такого щуплого человека, как Морс.

Но алкоголь решением не был — он мог бы лишь временно отсрочить осознание собственной беспомощности перед обстоятельствами.

В какой-то миг Энди все же не выдержал. Наспех отпросившись — народу все равно особо не было, — он накинул мантию и выскочил из темного помещения. Хотелось тепла, солнца. Может быть, мороженого. Чего-то такого, что могло бы прогнать смурные мысли. А ими полнилась сейчас голова, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме того разговора возле паба. И как только они каждый раз находили, где его искать? Правду ведь говорят, что все эти нелегальные дела похожи на паучьи сети, а у каждой стены есть уши.

Едва стоило переступить черту, которая отделяла Лютный переулок от Косой аллеи, будто бы стало даже легче дышать. Энди на миг остановился, вдыхая полной грудью и чувствуя себя по-настоящему живым. Улица была заполнена жизнерадостными волшебникам в ярких мантиях, спешивших по своим без сомнения важным делам. Отовсюду слышалось журчание разговоров, перешептывания, откуда-то даже тихо лилась приятная музыка. То что надо, чтобы немного отвлечься.

А еще кое-что привлекло внимание: знакомая темная макушка мелькнула неподалеку. И, конечно же, Энди не мог ее не узнать.

— Милли! — он не преминул известить всех присутствовавших не только о том, что они знакомы, но и в том числе о ее имени. Энди отчаянно замахал руками, всячески привлекая ее внимание.

Одетт была удивлена приглашению от покровительницы Общества бедствующих волшебниц навестить её. Получив и прочитав письмо, она даже смотрела некоторое время на этот аккуратный круглый почерк, и надела очки, принадлежащие ранее супругу, что были сильнее её очков, дабы удостовериться, что она всё прочитала верно и поняла правильно тоже.

Она жертвовала Обществу достаточно много лет, начав делать это ещё когда Эдвард был жив. В наибольшей степеи на это решение повлияли их совместные путешествия, и то, что они часто видели в них. Конечно, положение женщин в магической Британии намного лучше, чем, к примеру, в Тунисе или в условной Монголии, нечего сравнивать. Всё таки даже довольно консервативное и закорузлое общество шагнуло вперёд, если оглядеться по сторонам. И всё же было много вещей в этом самом обществе чопорных, сухих и порой чванливых британцев, что заставляло задуматься о том, как сложно некоторым представителям волшебного мира проживать эту жизнь. Особенно женщинам в мире, который, несмотря ни на что, всё ещё принадлежал мужчинам.

Когда Эдвард умер, мир Одетт пошатнулся. Лишь волевой характер да присутствие детей, не позволили сойти с ума. У неё было достаточно денег, чтобы не заботиться ещё и об этом, было любимое дело, и планы, которые они с супругом строили на будущее, и которые отныне ей придётся воплощать самостоятельно, был всё ещё светлый и чистый, уютный дом, хотя и опустевший после смерти Эдди. Внешне всё как будто бы у неё было вполне неплохо, и всё же она внезапно ощутила в бедственном положении саму себя. Хотя, конечно же, это было не так — ей по прежнему не нужно было занашивать до дыр каждую вещь и считать в аптеке каждый кнатт.

И всё же, смерть супруга заставила её куда более острее ощутить тревогу за каждую волшебницу, что, по тем или иным причинам, оказалась в плачевном положении. Женщины всё ещё жили в довольно равнодушном мире, где процветала власть мужчин. Порой он был весьма жесток к ним, не давал пощады. А они, как бы сильны духом ни были, всё ещё оставались женщинами — хрупкими, нежными созданиями, которым были необходимы защита и тепло.

Она не могла подарить это каждой своей сестре по несчастью, независимо от его причин, а, даже если бы хотела, вряд ли эта поддержка имела бы необходимый эффект — она была человеком понимающим, сочувствующим, по сути своей, добрым, однако в выражении чувств была сдержана, порой даже излишне, и люди, не знающие её, могли бы с лёгкостью решить, что она — сухарь. Вряд ли сдержанность — это именно те эмоции, которые помогут человеку, находящемуся в беде. Особенно — леди.

Зато у неё были деньги, достаточно денег, которые, признаться честно, практически некуда было девать сейчас. Больше не было рядом мужа, с которым обменивались подарками и милыми сюрпризами, и о шале где-нибудь на берегу Лазурного побережья, о котором они мечтали вдвоём, тоже можно было жалеть — Эдвард ушёл, и забрал вслед за собою все их совместные мечты. Дочери были финансово самодостаточны, чтобы она могла отдавать часть гонораров им, на их потребности, а кошка, недавно появившаяся у Одетт, не требовала больших финансовых вложений. Это был всего лишь маленький хвостатый друг, рядом с которым становились чуть менее одинокими и невыносимыми её теперешние вечера.

Поэтому она стала активнее жертвововать Обществу. Пожертвования стали регулярными, суммы — более щедрыми. И всё же Одетт совершенно не считала, что сумма, которую она списала на счёт Общества в последний раз, настолько велика, что владелица Общества хочет видеть лично благодетеля. А именно за тем, если верить письму, полученному на днях, и ставшему сюрпризом для Одетт, мисс Шафик приглашала её к себе.

И всё же, несмотря на удивление и некоторую долю недоумения, что испытала в первые минуты, читая приглашение, кто такая была Одетт, чтобы отказать? Это противоречило если не человеческой логике, то элементарным правилам приличия. Поэтому она пришла в назначенный день и час, предварительно, как водится, предупредив о своём визите совой.

Её встретил роскошный особняк, находясь в котором оставалось разве что заставлять себя каждую минуту не вертеть головой, пялясь по сторонам. Будь Одетт менее сдержанным человеком, пожалуй, могла бы и рухнуть без чувств. Однако её темперамента хватило только на то, чтобы стоять в прихожей, затаив дыхание, пока встретивший её домовой эльф отправился о ней своей хозяйке доложить, да крепче сжимать привезенный однажды из Индии особенный чай, который принесла в знак вежливости с собой.

— Добрый вечер, мисс Шафик, — вежливо поздоровалась Одетт, когда женщина, пригласившая её, не менее роскошная, чем её особняк, вышла навстречу, — рада встретиться с вами лично. Благодарю, что пригласили меня.

Солнце клонилось к закату. Медленно и будто бы с неохотой лучи расползались по горизонту, наполняя гостиную мягким закатным светом. В этом свете пританцовывали и суетились мириады золотистых пылинок, с каждой минутой, по мере захода солнца, становясь всё менее и менее различимыми. Сквозь приоткрытое окно в комнату врывался суетливый сентябрьский ветерок, принося с собой аромат жасмина и пряных специй — суета на рынке медленно сходила на нет. Закрывались лавочки, волшебники спешили по домам. Грегоровичу спешить было некуда — их с Дагмарой уютная квартирка, обставленная заботливой рукой сестры, находилась как раз над лавкой, которую Димитриус закрыл четвертью часа ранее.
Точно большой кот после долгого сна, мужчина медленно потягивается, снимает сюртук, привычно кидая его на спинку кресла, и закатывает рукава белой рубашки. На маленьком столике подле кресла дымится кружка с чёрным кофе, крепким и неразбавленным. Димитриус привык работать поздними вечерами, когда солнце уплывало за горизонт. В это время суток ему думалось яснее, возрастала сосредоточенность и начисто улетучивалась сонливость, с которой он обычно боролся всю первую половину дня. И был бесконечно благодарен Маре за то, что она брала заботы по открытию лавки на себя, часто давая ему проваляться в постели до полудня. Толку от него с утра — всё равно никакого. Виной тому то ли давняя привычка, которую мужчина перенял у деда — тот тоже обычно трудился ночами, то ли разница часовых поясов между Лондоном и Софией, то ли бесконечная лондонская хмарь и туман, нагоняющий тоску вот уже сколько лет подряд.
Oн держал в руках наброски будущей палочки, задумчиво скользя взглядом по витиеватому узору на рукояти. Димитриус давно был бы уже у себя в мастерской, если бы не настоятельное желание сестры поговорить. Это поговорить, произнесённое ею с ощутимым нажимом и безапелляционной требовательностью в голосе исключало возможность увильнуть от беседы или отложить её на потом, как обычно делал Грегорович, когда речь заходила о делах Тёмного лорда. Дагмаре, обычно, приходилось его едва ли не к стенке припирать, чтобы добиться обсуждения. Как правило, в этом отношении Димитриус был молчалив и, насколько это возможно, старался держаться подальше от гущи событий — если только сестра не вынуждала его бросаться за ней в водоворот дел и интриг. Влекомый чувством безотчётной заботы о ней, мужчина позволял втянуть себя в события, участником которых быть не хотел. Но обо всём об этом Димитриус молчал, позволяя сестре быть там, где ей хочется, но не спуская бдительного надзора. Мало ли что.

Это долгожданное мало ли что настало, к глубокому разочарованию Мары и затаенной радости Димы — Тёмный лорд пропал. Или умер. Или умер и пропал — с какой стороны ни посмотри, уже хорошо. Но интуиция подсказывала, что вздохнуть с облегчением и остаться в стороне сестра им не позволит. Oна обязательно втянет его во что-нибудь, влекомая именем Лорда, точно невинный мотылёк пламенем костра. И всё же Лорд был не самым худшим вариантом, которым могла увлечься Мара. Ладно хоть в волшебную рок-группу не подалась или, ещё хуже, пошла бы по стопам отца в преподавание.

Её невесомые шаги узнаваемы почти на интуитивном уровне, но мужчина не спешит отложить наброски. Oн улавливает знакомый аромат: острый, пронзительный, чуть горьковатым послевкусием оседающий в воздухе — Мара совсем близко. Нехотя мужчина откладывает рисунки обратно на столик и, продолжая удерживать чашку в руке, другой обнимает сестру за плечи.
— Мара, — Димитриус улыбается, чуть наклоняясь для того, чтобы чмокнуть сестру в макушку. Oна — такая родная, бессовестно любимая, дороже, чем сама жизнь. Такая молодая, такая смелая и такая... безрассудная... — Это хорошо, что ты решила поговорить, потому что у меня к тебе тоже разговор, — Димитриус чуть усмехается, отпуская сестру и удобно устраиваясь в одном из двух стоящих подле камина кресел.
— Поцелуй девушки дороже золота, — он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в ее сердечке, — он улыбается, чуть щуря свои льдинисто-голубые глаза, недвусмысленно намекая, что видел Мару в обществе... поклонника? В лавке несколько дней назад, когда вернулся из небольшой командировки в Шотландию намного раньше обещанного. Oн ездил договариваться о поставках необходимых для создания палочек пород дерева.

Но лукавый тон и кошачий взгляд, а также эти недвусмысленные намёки — лишь попытка оттянуть неизбежное. Димитриус дразнит сестру, стремясь увести разговор в иное русло. Разговаривать о недавно прошедшем собрании пожирателей смерти и о том решении, которое там было принято — совсем не хочется. Разговаривать о Лорде — не хочется вдвойне. Может быть сейчас, когда в личной жизни Мары — чёрной жемчужины их славного рода — всё налаживается, ей куда меньше захочется заниматься достижением чужих идеалов, далёких от гуманности и благородства? Димитриус всё ждал, когда сестра наиграется в эту жестокую игру, находя Тёмного лорда лидером сильным, но... сейчас, когда он погиб, стоила ли эта игра свеч?

- Я хочу с тобой, пап. Хочу к бабушке, дедушке и… и… и к Йену, - имя дяди Теодор произнес с особым восторгом и трепетом. Ни для кого в их семье не было секретом, насколько сильно Тео обожал Йена. Иногда Айзеку даже казалось, что его сын больше любит своего дядю, нежели его - родного отца.

Маленький Тео смотрел на Айзека своими большими серыми глазами, стискивая в пальцах плюшевого лунтелёнка, подаренного все тем же Йеном. От этой картины отцовское сердце Аберкромби сжималось в груди. И как откажешь ребенку в его желании провести время с семьей?

- Ты не против? - Айзек перевел взгляд с Теодора на Дебру. Ведь именно ей, как матери Тео, решать, отпустит ли она сына еще на пару дней. - Верну его завтра… Залюбленного всеми Аберкромби. Впрочем, как и всегда.

Несмотря на то, что они не были семьей в классическом понимании этого слова, Айзек с большой теплотой и нежностью относился к Дебре. И очень ценил то, что она отвечала ему тем же. Они не были женаты и даже не жили вместе, да и беременность Дебры несколько лет назад стала большой неожиданностью для них двоих, но им удивительным образом удавалось сохранять хорошие дружеские отношения и совместно воспитывать сына.

- Хорошо, но верни его до обеда,

- Спасибо, мама! - от счастья Тео захлопал в ладоши, забыв про плюшевую игрушку, и запрыгал на месте. Честно сказать, Айзек бы предпочел пойти на этот семейный ужин один, но расстраивать сына ему не хотелось.

Сегодня был не обычный субботний ужин в семье Аберкромби. Йен решил пригласить на него свою девушку Ясмин, с которой, несмотря на их продолжительные отношения, еще никто из семьи не был знаком. В отличии от матери, которая расплылась в счастливой улыбке от этой новости, Айзек восторга не испытал. Возможно, это было не правильно, но он заранее с предубеждением относился к Ясмин Макс и на то были причины. Их странные отношения не нравились Айзеку, который желал своему брату лишь счастья, но Йен его не слушал, каждый раз восхваляя свою подружку и превознося ее чуть ли не до небес.

И вот, наконец, настал долгожданный момент, когда этот чистокровный и "светлый" ангел Ясмин Макс должна была снизойти до скромной семьи Аберкромби и почтить их своим визитом.

- Может, что-то случилось? - встревожено произнесла мама, в который раз кинув взгляд на настенные часы. Все уже давным-давно сидели за празднично накрытым столом, ожидая лишь Йена и Ясмин. Гости опаздывали уже больше, чем на полчаса, заставляя сильно волноваться хозяев дома. 

- Уверен, все в порядке, просто Йен задержался на тренировке, - никакой тренировки у Йена, естественно, не было и Айзек прекрасно об этом знал. Но ему очень не хотелось заставлять мать нервничать, поэтому Аберкромби решил соврать. Ложь во благо и все такое.

- Но он бы тогда прислал сову…

- Ты же знаешь их тренера, мама. Он им спуску не дает, - кажется, его слова убедили мисс Аберкромби и тревога на ее лице сменилась облегчением. - Давайте поужинаем без них, тренировка Йена может затянуться.

Ужин прошел как всегда тепло и душевно. Айзеку нравилась эта небольшая традиция собираться хотя бы пару раз в месяц за одним столом. Они с Йеном давно съехали от родителей и жили отдельно, а Тео большую часть времени проводил с Деброй, но такие субботние вечера помогали помнить о том, что они, в первую очередь, одна большая и дружная семья. Как бы банально это не звучало. И только пустой стул, на котором всегда сидел Йен, напоминал о том, что сегодня все было не как обычно.   

Они провели за столом больше часа, но Йен с Ясмин так и не появились. Айзек замечал, как мама время от времени поглядывала в сторону входной двери в надежде, что младший сын все же придет сегодня, а Тео каждые пятнадцать минут, словно заезженная пластинка, задавал один и тот же вопрос - "А где Йен?". Но Йен не пришел ни спустя пятнадцать минут, ни спустя час, ни спустя два часа…

После ужина они сели играть в волшебные шахматы в гостиной. Пока взрослые самозабвенно сражались друг с другом, маленький Тео незаметно для всех уснул на диване. Поэтому было принято решение остаться с ночевкой, чтобы не будить уставшего ребенка.

Был уже двенадцатый час ночи, когда за окном послышался шум, прерываемый хихиканием. В доме все давным-давно спали, свет был потушен. Айзек и сам неожиданно уснул в кресле в гостиной, но голоса, доносящиеся с улицы, разбудили его. Аберкромби не придал им особого значения - на дом были наложены запирающие чары, открыть которые могли лишь члены их семьи, поэтому никто посторонний проникнуть не мог. А значит и волноваться было не о чем. Не включая света, который мог бы неприятно ударить по заспанным глазам, Айзек сделал себе кофе и сел за стол, который все еще ломился от еды, оставленной с ужина. Айзек пообещал матери убрать все, но внепланово уснул. Ничего страшного, сейчас он выпьет кофе и все уберет. Но стоило Айзеку сделать полглотка, как хлопнула входная дверь, а затем послышались голоса в коридоре. Глаза уже привыкли к темноте, поэтому в одной из фигур Аберкромби узнал своего младшего брата. Попивая кофе, Айзек наблюдал за всеми действиями Йена и, видимо, Ясмин. Аберкромби нарочно не включил свет в тот момент, когда они зашли. Он был так зол на Йена за то, что тот без предупреждения пропустил семейный ужин, который все так ждали, что предпочел бы сейчас не встречаться с младшим братом, а поговорить с ним с утра.

Но Йен сам решил свою судьбу, так невовремя проголодавшись.

- Привет, Йен, - Айзек взмахнул палочкой, зажигая свет по всей кухне. Младший брат явно не ожидал его увидеть, отчего сразу же замялся. Взгляд Йена скользнул по столу, на котором все еще оставалась еда, которую их мать старательно готовила весь день, ведь им предстояло такое долгожданное знакомство с Ясмин…

- Где все? - этот вопрос ошарашил Айзека. Йен что, прикалывается? - Все уже давным-давно спят. Помнишь, ты сегодня хотел познакомить нас со своей девушкой? А это, должно быть, она, - Айзек перевел взгляд на блондинку, стоявшую поодаль. - Правда, вы должны были прийти часа три назад. Все уже поели, не дождались вас, уж простите. А вы присаживайтесь, кушайте - я слышал, ты проголодался, - Айзек сейчас был сильно рассержен, но старался сдерживать себя. Ему было обидно за маму, которая весь свой выходной день потратила на готовку и уборку, за Тео, который ждал встречи с Йеном, да и за всех остальных членов семьи. А Йен просто ввалился ночью в дом со своей подружкой, как ни в чем не бывало. - Какого хрена, Йен?! Я надеюсь, у тебя есть действительно весомые причины, по которым вы все пропустили. И ты даже не удосужился отправить сову с предупреждением! Неужели это так сложно?

Икарус происходящее не признает, для Сольвейг все произошедшее, до появления Бена — очевидное, не будет же настолько испуганная дама ещё и лгать им, зная, как все это может для нее закончиться. Соль крепко сжимает ладони и разжимает, слушая весь этот разговор и попытки найти оправдания. Не читал он никакую газету, Соль в этом уверена, не могла же она сквозь хныканье ребенка не услышать, как Икарус вернулся домой. Домовики головой мотают, подтверждая слова о том, что никого они не видели, что здесь был только мистер Огден и некая мисс, которая теперь взирает на происходящее со страхом, который постоянно смешивается с удивлением на ее лице. Ей кажется, что здесь все, кроме домовиков, не в себе, что в следующий раз, когда кто-нибудь решит угостить ее огневиски, она сотню раз подумает — соглашаться ли. Она не была уверена в том, что отсюда получится выбраться живой, но сейчас, находясь в ловушке, ей остаётся лишь только ждать неизвестного для нее исхода.
Огден предлагает открыть окно, на что Соль фыркает, подходит к окну и распахивает его так, что ставни ударяются о наружные стены дома, с грохотом рикошетят обратно, из-за чего домовики вздрагивают, поджимают уши, а один из них просит Миссис Огден быть аккуратней со ставнями. Соль разглядывает свое кольцо на пальце, которое она не снимает, говоря самой себе о том, что ей оно просто нравится, красивая безделушка, откидывая из головы мысли о том, что ей, несмотря на происходящее, нравится быть Миссис Огден. Икарус уже открывает соседнее окно, будто он надеется не обнаружить в кармане своих брюк обручальное кольцо, будто он до сих пор пытается доказать, что все нормально, что все вокруг лгут, а он прав. Соль даже не удивляется, когда он выуживает из кармана кольцо, она смотрит на него с ненавистью, нельзя срываться еще больше, позволять тумана уносить ее дальше от реальности.
— Это письмо, — она кивает на чистый лист бумаги, говорит с неуверенностью, будто там, возможно, и есть некое скрытое послание от посторонних глаз, - то, которое ты нашел на окне и привел меня сюда, — она смотрит на домовиков, которые напряжены и ждут, куда дальше повернет ситуация, — а кольцо ты снял, когда я заметила его у тебя на пальце, после этого ты сказал, что вдовец, - она осторожно присаживается на диван, чувствуя, как боль в бедре все еще слишком пронзительно, морщится, вытягивает руку, касаясь запястья Икаруса, — пожалуйста, Бен или кто бы ты ни был, — она не уверена в его имени, как и в его вменяемости, — прошу, отпусти, — пока Клара просила Огдена выпустить ее из этой комнаты, Сольвейг, громко хлопнув дверью, вышла из комнаты. Один из домовиков решил сходить за ней на случай, если та решит, в порыве злобы, уничтожить половину поместья. Женщина, вздрагивая от резких звуков и порывистого ветра за окном, все смотрела на Огдена умоляюще, надеясь заполучить хотя бы кивок головы, который значил, что она свободна.
Сначала раздается громкий крик, который заставляет домовика обернуться, а второго через пару секунд уже явиться в комнате пленницы, тот смотрит перепугано на Огдена, — хозяин Икарус, — он все глазами, занимающие половину его лица, хлопает, указывает на выход из комнаты, — там Миссис Огден и ребенок, - он тяжело дышит, будто слишком быстро бежал по лестнице, - он мертв, - заключает он так, будто сам плохо в это верит, — и записка, - он передает Огдену клочок пергамента, на котором выведены инициалы Бена, — но хозяин, — он отходит  чуть дальше, — я уверен, что в доме больше никого не было: только вы и Миссис Огден, еще эта женщина, - он указывает на Клару, — но она всегда была здесь, она не могла выйти, точно вам говорю, - Соль, в это время, тормошила ребенка за плечи, пытаясь его разбудить, не полностью осознавая то, что произошло. Она оставила его спать, он точно уснул, он не был мертв, Сольвейг всегда его проверяет, дышит ли он, боясь, что где-то и что-то могло пойти не так, в этот раз проверка не увенчалась успехом. Когда осознание того, что тот не проснется, полностью пришло к ней, она, схватившись за голову, быстрым, уже затуманенным взглядом, пыталась понять, что с ним могло произойти. Она обнаружила его в кроватке, взяла на руки, все как и обычно, но глаза он не открыл, как и признаков жизни не подавал. Соль думала о том, что могло что-то проглядеть, что туман, незаметно для нее самой, накрыл ее до такой степени, что она его убила. Сольвейг не видела записку, ее первым обнаружил домовик и тут же показал Огдену.

ваш пост

[indent] Пальцы разжимают свою хватку на ручке только что закрывшейся двери в детскую комнату. Кажется, лишнее неосторожное движение, и мерное дыхание младшей дочери собьется, участится, знаменуя ее пробуждение ото сна. Но эти опасения отходят на задний план. Друэлла чувствует, как упрямой волной на нее накатывает раздражение, уже затопившее сердце, начавшее биться быстрее. Затем и ее собственное дыхание стало глубже, но чаще, словно воздух перестал насыщать легкие и его требовалось еще больше, чем обычно. Главное не тонуть. Но когда миссис Блэк злится, кровь отливает от ее лица, что делает ее еще более бледной, губы немеют, а движения становятся нервными и резкими — разве не так выглядят утопленники?
[indent] Ей хватает всего четыре шага, когда на последнем негодование опаляет грудь изнутри и наружу вместе с выдохом выходят глухим голосом тяжелые слова, которыми можно кидаться в своего мужа, как подобранными с земли камнями, — мне больно, тебе будет тоже:
[indent] — Я больше так не могу, Сигнус!
[indent] Плечи Друэллы взлетают вверх и ежатся, словно муж хотел дотронуться до нее, но жест заранее вызывал тактильную неприязнь и желание отодвинуться. Подбородок упрямо опускается вниз, из-за чего взгляд серо-голубых глаз тяжелеет, густеет, как плотная туча, и предвещает грозу.
[indent] — Ты правда считаешь это нормальной жизнью?!
[indent] Взмах рукой, которая после вяло опускается обратно. С трудом отвернувшись от Блэка, женщина оглядывает окружающие их стены, цепляется за кресло, в котором буквально полчаса назад она сидела, прижимая к себе засыпающую полугодовалую Циссу. Безмятежность той минуты кажется сейчас нереальной, но все это было: пальцы матери едва ощутимо скользили по светлым коротким волосам дочери у основания ее нежной шейки, тихая и тайная вспышка любви к дочери, которая оказалась больше всего похожа на нее внешне, в отличие от двух старших, унаследовавших темную смоль Сигнусовых волос. Предплечье затекло и кожу начало покалывать без движений и от тяжести детского тела, но едва ли Друэлла это заметила. В ее голову уже закрадывались мысли, которые она сдерживала несколько раз. Они всегда рвались наружу при виде мужа, но, казалось, еще не время. И вот сейчас это произошло опять: вскинула глаза на вошедшего Сигнуса и почувствовала, как не успевает перехватить слова, сказанные ровным полушепотом.
[indent] — Ты получил письмо от своего отца? Чего он хочет? Запоздало поздравить Беллу с днем рождения или оповестить о своем приезде на Рождество?
[indent] Не сдержалась с колкостью, все равно что в лед сыпануть осколки стекла и подать вместе с виски — давай, проглоти. Несколькими часами ранее миссис Блэк заметила свежее письмо в руках домовика и все ждала, когда ей расскажут о его содержании. Она не влезала в переписку отца и сына, но хотела знать о ее содержании как единственная женщина этого дома, должная управлять хозяйством вместе со свекром, а не супругом.  Тебя ничего не смущает, Сигнус?
[indent] Выходя замуж, Друэлла рассчитывала обрести свой дом, а не то, что осталось от предыдущего поколения Блэков. Вереница фамильных портретов — это замечательно, конечно, множество комнат, опустевших без своих владельцев, тоже. Но здесь не было ничего ее. Вечное ощущение пребывания в гостях, некоего одолжения и оглядки на стершего Блэка и не так давно почившую миссис Блэк, любезно одолжившей это звание еще одной «миссис Блэк» своей невестке, как старое платье со своего плеча. Сделав меня своей женой, дай мне хоть что-нибудь, кроме дочерей, Сигнус!
[indent] Руки сплетаются узлом на груди — жест отгораживания, закрытия. За все четыре года брака в их семье было три ребенка и лишь физическая близость. О близости иного характера и говорить не стоило. Да, кажется, никто и не просил.
[indent] — Я больше не хочу ждать, когда твой отец вернется в свой дом, — Друэлла интонацией и выгнутой бровью делает акцент на том, чьей собственностью считает поместье Блэков, — и снова будет диктовать нам, что делать.
[indent] Лучше бы родили внука. Челюсть сжимается плотнее, а пальцы стягивают вязку свитера на локтях. Воспоминаниям уже несколько месяцев, почти как Циссе, но они все еще так же больно жгутся. Не имея возможности высказать все Поллуксу Блэку в лицо, претензии достаются его сыну, которого, кажется, чужая вовлеченность в их семейную жизнь вполне устраивает.
[indent] Оглянувшись через плечо на детскую, Друэлла словно набирается смелости, меньше всего думая, что может разбудить ребенка очередной ссорой.
[indent] — Я понимаю, что ты здесь родился и вырос, но твое детство уже давно закончилось, Сигнус! Когда я давала свое согласие жить после свадьбы с твоими родителями, то думала, что это лишь временно, — она порывисто быстро подходит к мужчине и обвинительно тычет указательным пальцем ему в грудь. — Но что за эти годы ты сделал? Ничего!
[indent] Вскидывает голову выше, чтобы смотреть ему в глаза, что выглядит высокомерным жестом с поднятым подбородком. Сердце все еще бьется в быстром темпе, но едва ли оно полно прежнего раздражения, ставшего первопричиной. Есть в нем что-то еще. Быть может, наивная надежда?
[indent] — Я хочу, чтобы у нас был свой дом и свои воспоминания! Чтобы у наших дочерей были свои комнаты, а не доставшиеся после кого-то! Не делай из меня еще одну семейную реликвию этого дома, заблудившуюся в его пыльных коридорах…

[indent] ей нужно было сказать об этом в письме — её прытко-пишущее перо, наверняка, затанцевало бы на бумаге в причудливом ритме вырисовывая его заковыристое имя первой, красной строкой. "дорогой карадок," — заточенный кончик проскрипел бы по шершавому пергаменту, надсадно выписывая несколько вступительных строк о погоде в лондоне, о чудовищной плесени, что перебросилась с соседнего дома на косой аллее зелёным пятном под подоконником, которое не вышло вывести ни одним из чистящих средств из лавки бытовых зелий, о тяжелой рабочей неделе, что подарила очередную фиолетово-пунцовую складку под глазами, которую уже не скрыть единственным слоем пудры. к середине текст вылился бы в извинения о том, что её визит придётся отложить и что следующая встреча, должно быть, состоится через полгода, когда она вернётся из командировки в ирландию, и, скорее всего, не о д н а. вырисовывая одно за одним безразличный десяток слов о том, что это будет прекрасным временем, чтобы переосмыслить всё, что есть, было, будет между ними, последняя строчка кодой подведет к тому, что между ними всё кончено. никаких отпечатков красной помады в виде губ, никакой подписи с кривым "люблю", оставленной её рукой, никакого шлейфа ванильно-розового парфюма, которым скитер душила все письма, каждому из своих любовников в прошлом. н и ч е г о.

[indent] ему нужно было просто уволиться — всё было бы в разы проще, если бы они не пересекались в редакции «the daily prophet» каждый день, и на следующее утро после этого письма узкие коридоры-змейки не вели бы их к кофеварке на крохотной кухне, чтобы после утреннего совещания вместе отправить записать и запечатлеть последствия пожара в «honeydukes» за неделю до дня благодарения.

[indent] собираясь с мыслями-россыпью жемчуга, что разлетелись горошинами при виде “домашнего” дирборна, она поправила выбившуюся прядь волос назад в причёску, ощущая это глупое иррациональное чувство в теле вновь. поразительно, как эта простая улыбка, беззаботное замечание о времени, и этот крохотный поцелуй имели свойство заставлять её сердце трепетать при одном только виде. это будет чудовищно сложно. слова, в которых рита всегда была виртуозным мастером, застряли комом в горле, когда она натянула на губы нежную улыбку и слегка приобняла в ответ, будто не планировала раскрошить его сердце кровавой «avada kedavra» сегодняшним вечером.

[indent] — вино прекрасно подойдет, — вместо гнусных слов прощания машинально срывается с губ, когда рита скитер, что откладывала этот момент прощания на долгие три недели, неуверенно мнётся на его пороге, обескураженная тем, как они вообще к этому пришли. — да, привет… ничего, я тоже опоздала. прости, — чувствуя, как лацканы пальто сжимают грудную клетку, она поспешила расстегнуть пуговицы, выверенно выбирая держаться слегка осторонь и волшебной палочкой отправила пальто на вешалку.

[indent] сколько это уже длится? полгода? год? полтора? стараясь не думать о их первом вечере, где двое глупцов наконец отыскали утешение в друг друге послав к дракклу весь грёбанный мир, вместо того, чтобы соблюдать выверено-корпоративный тон, она наклонилась к ботинкам, выуживая из палочки еще одно нехитрое заклинание, чтобы развязать шнуровку. пристальный взгляд дирборна постепенно сходит на “нет”, когда он делает пару шагов вглубь дома за вином, ожидая что она последует, как делала неоднократно. тогда, два года назад, она бы ни за что не подумала, что придет момент, когда эта мимолётная связь станет хоть что-то для неё значить, но, кажется, вот он и, драккл, как же она его ненавидит.

[indent] — нет, я была в редакции, — наконец ответила она, постепенно повышая голос, чтобы он мог её услышать из кухни. с каждым словом её голос становился громче, пока не перешел практически в крик. разувшись, блондинка на мгновение замерла, переводя дух, а после поспешила за ним, моционом направляясь к нему через гостинную.

[indent] даже с учётом, что они никогда не жили вместе, она любила этот дом — каждая деталь здесь хранила отпечаток его характера: небрежно сложенные книги на полке, слегка покосившаяся фотография с летнего отпуска, аромат свежемолотого кофе, который, кажется, проникал в каждую щель. это место всегда встречало её так, будто и она была частью его обыденности. рита задержалась на пороге кухни, наблюдая, как он рассеянно ищет штопор, его движения такие же уверенные и привычные, как всегда. чувствуя, как сердце колотится о рёбра, и с каждой секундой всё труднее было сохранять видимость спокойствия, она опустилась на край стул рядом:

[indent] — просто не хотелось ни с кем пересекаться, да и много письменной работы, сам понимаешь… — её голос стал мягче, но едва ли как-то оправдывал всё, что будет сказано позже. она отвела взгляд, заметив, как он, наконец, находит штопор и принимается открывать бутылку с легкой усмешкой, будто её слова пробуждали в нём дежурное желание подбодрить её очередной шуткой. но в этот раз она не хотела лёгкости. — ты ведь помнишь наш первый вечер здесь? — неожиданно спросила блондинка, нервно скользнув пальцами по краю стола. — мы тогда и не думали, что всё зайдёт так далеко.

[indent] хотя о командировке она знала задолго до того, как в неё отправиться, за прошедший месяц она так и решилась рассказать ему о том, в чём её основная суть. убедить себя в том, что всё это не имеет значения и что работа для неё важнее было не просто. наблюдая, за тем, как он выверенно разливает густо-рубиновую жидкость в два небольших стакана, рита уперлась локтями в столешниц и закусила губу. хотелось сказать сразу, резко, будто срывая пластырь:

[indent] — я…уезжаю, — но голос прозвучал неуверенно и слабо, пробиваясь сквозь звон двух бокалов в тишине.

[indent] Вода касается уставшего тела, смывая с Клода не только дорожную пыль, но и былую усталость. Он закрывает глаза, позволяя себе минутную слабость - расстроиться в блаженстве момента. «Я дома» - мелькает в его мыслях, когда голос Грейс доносится из комнаты, в нос ударяет благовония свеч. В отелях, где они останавливаются, так не пахнет. И он не мог не радоваться тому, что следующие несколько дней, а если повезет, то недель, он будет дома. Пока все министерские пергаменты не будут списаны участниками событий, никто его никуда не отправит. И в этот раз Скамандер был готов писать настолько медленно, насколько возможно для его левой руки. Как бы сильно он не любил свою работу, как бы не нравились ему все эти приключения (как он думал в детстве), с годами картинка перед глазами становилась все четче, отделяя ребяческую выдумку от серой реальности. Нет ничего общего у его работы с тем, что он себе фантазировал, когда отец приезжал домой или двоюродный дедушка Тессеус травил басни у камина. Жалеть он не жалел, ведь все равно не мог представить себя на другом месте, но каждому выдавшемуся выходному радовался куда больше. Счастье - единственное чувство, что обесценивается непозволительно быстро. Вот твоя детская мечта сбылась, а ты уже недоволен - зарплата не такая, выходных мало, убить постоянно кто-то пытается. И почему о стрессоустойчивости пишут мелким почерком в конце контракта? Министерство точно нанимало каких-то хитрых гоблинов для составления трудовых договоров. Увы и ах, слишком поздно сворачивать жизнь и начинать все заново. Он успокаивал себя тем, что Ньют всегда будет рад своему внуку в заповеднике, так что на старости лет ему есть куда податься, осталось только дожить.

[indent] Босые ноги коснулись мягкого коврика, он тут же почувствовал желание вернуться обрано. Может, им с Грейс поговорить там? Под этим теплым потоком воды и без одежды? Он бы, конечно, хотел. Но навряд получился бы содержательный диалог. Клод запрыгивает в чистые вещи и действительно ощущает некую легкость в теле. С мокрых волос стекают капли воды, он закидывает челку и обещает себе точно постричься на этой неделе.

[indent] — лучше, - подтверждает он и тянется к одному из четырех стульев, что стояли вокруг круглого стола. Любопытно то, что два из набора наверное никогда не использовались по назначению, ведь Скамандер званых ужинов не устраивал да и друзей у него немного. Он купил его только потому, что Лиссандра тыкнула пальцев на картинку в журнале и сказала, что в его гостиной можно гипогрофа держать, настолько там было пусто. А теперь два стула стояли задвинуто под стол, время от времени служа вешалкой для верхней одежды. Тот третий, что остался на месте, был местом Грейс. Именно здесь она сидела, когда они решали поужинать у него. Ему нравилось, как падает свет с камина на её лицо, когда она сидит именно там вечером, и как утром в волосах играет солнце, что распускало свои лучи через окно. Клод невольно подумал, что мог бы повесить на этом стуле табличку с её именем. Просто так чтоб никому другому не вздумалось занять её место в его доме. А вернее было бы сказать «в жизни». — Теперь я весь твой, - он раскидывает руки в стороны, то ли показывая, что он разоруженный, то ли предлагая начать обниматься вместо того, чтоб латать его раны. Но Грейс не так легко провести, она указывает ему на стул и Клод безысходно скинув руки, садиться под свет лампы. Сколько бы лет ему ни было от роду, а медицинских манипуляций он не любил, хоть убейте. Если убьете, то они ему уже не понадобятся, поэтому лучше поверить на слово; понять и простить. После каждого движения палочкой, когда очередная рана была бесследно залечена, он касался кожи пальцами, проверяя точно ли не осталось и следа. Мастерству Абернати он доверял безоговорочно, просто каждый раз по-детски удивлялся, как человеческая кожа способна срастаться обратно под присмотром умелых рук. Ему словно опять становилось восемь и его битые коленки впервые залечили с помощью магии. От прежней деловитости и мужества мало что осталось, но перед ней ему не надо было притворяться. Он частенько себе об этом напоминал, особенно когда совесть начинала ему докучать советами как себя надо было вести перед Грейс, а как ойкать и дергаться в момент залечивания ран не следовало. Клод гнал от себя этим мысль, ведь она знала его не первый год; знала каким он был человеком и, что удивительно, принимала без попытки переделать в кого-то совершенно другого, удобного. — Не знаю, там погода лучше, - он бросает короткий взгляд на улицу, что ее не отошла от недавнего дождя. Он сегодня уже жаловался на погоду? Если нет, то день прожит зря. Еще несколько таких деньков и могут выгнать из страны. — Добровольцев будет не много, уверяю, - обе его руки берут её за запястья, на секунду останавливая виртуозный процесс лечения, — спасибо, - его губы касаются её нежной кожи рук; сквозь неприятных лекарственный запах, что исходил от ватных тампонов, он улавливает тонкий аромат молока и мёда от её крема для рук. Он смеется, когда она шутливо угрожает, что ему от неё не избавиться. Ведь это он звал её замуж кажется трижды и каждый раз получал отказ. Не такой отказ, после которого люди расходятся, как в море корабли и начинают друг друга ненавидеть, а отказ скорее «давай поговорим об этом лет через пять_десят». Ему хотелось, чтоб все было правильно - семья, брак, одна фамилия. Но может англичане просто устарели в своих взглядах на жизнь, а в прогрессивной Европе, где долго жила Грейс, не обязательно просыпаться каждое утро вместе? Клод боялся, что она подумает, будто он не воспринимает её - и их отношения, в том числе, - серьезно. Но признаться честно - это вся серьезность, на которую был способен. И вот она перестала ему отказывать, потому что он перестал её звать замуж. Так они и жили. До этого дня.

Он мотает головой, когда Грейс начинает говорить о его работе.

— Брось, работа будет всег... - да. Всегда он хотел сказать. Потом собирался добавить что если не работа, то будет что-то другое, а раз есть желание поговорить, то делать это сейчас. Ложка дорога к обеду, но договорить он не успел. Сначала он думал, ему показалось; его рука тут же упала ему на шею и сползла по грудной клетке - медальона на шее не было. Он так и остался висеть под полотенцем на крючке в ванной комнате. — Ты беременна? - спрашивает он, не успев оценить насколько это удачный ход. Грейс, конечно, знала о его даре, - или проклятие, смотря с какой стороны посмотреть, легилимента. И знала еще со школы, но так же она знала что он никогда не роется в её голове. Намеренно. Он потратил много лет на то, чтоб перестать слышать голоса в своей голове, а чтоб как-то пережить этот период, родители подарили ему артефакт, что позволял оставаться наедине с собой. И хоть он научился справляться без него, для подстраховки носил его все равно. Так было комфортнее даже не ему, а его близким. Никто из них не горел желанием, чтоб Скамандер присутствовал в их мыслях. — Извини, я не хотел, - начинает извиняться, когда осознание того, что он переступил черту, к нему приходит, — забыл кулон в ванной, - тянет футболку за вырез, оголяя шею. Он был так расслаблен, а её мысли такими громкими... На лице почти успел появиться виноватый вид, вот только новость, которую он услышал, перебивала все иные эмоции. — Ты беременна, - повторяет он еще раз.

в тёплое время всегда жилось проще. ты легче встаёшь утром, будто бы желая застать как можно больше часов присутствия солнца и впитать его обжигающую энергию в кожу обсыпанную веснушками. ты чаще улыбаешься, не отказываясь выходить на улицу, не желая сиюминутно прыгнуть в мягкую постель с книгой как только вернёшься домой с работы. ты даже остаешься подольше в прохладных кабинетах министерства, не чувствуя усталости с наступлением вечера. доминик охлаждала воду в графине, зачаровывая её на появление кубиков льда, нарезала лимонные дольки, похожие на солнечный диск, садилась на несколько часов перебирать документы из архива или изучать что-то новое. изредка она подходила к окну, вытягиваясь как кошка, опираясь на подоконник с довольной улыбкой наблюдая как по улице лениво прогуливаются люди. она могла поделиться своим наблюдением, произнеся что-то короткое вроде:

- так хочется эскимо, - и она не ждала ответа от хмурой нив на это, она просто выражала свои мысли вслух потому что ей так было комфортно. финниган была рядом, как будто так должно быть всегда.

как будто и не было того времени, когда мы не жили вместе и не завтракали на этой кухне. она часто ловила себя на мысли что ей это нравится, и она не смогла бы жить сама. может сказалось то, что доминик из большой семьи, и она не привыкла к одиночеству, но здесь было что-то ещё. она любила о ней заботиться. поправлять локоны каштановых волос, когда они заправились за ворот мантии. капать капельку кокосового крема на тыльные стороны её ладоней, даже если она не просит, а потом брать её за руку размазывая крем. приносить её любимый десерт после обеда или оставлять на рабочем столе букет ромашек в вазе, потому что она купила слишком большой и теперь эти нежные и простые цветы могут украшать их рабочие места. и может я намеренно купила такой большой букет?

- я долго не могла уснуть, - отвечает доминик, запивая рулет чаем, - но я совсем не чувствую себя уставшей, - пожимает плечами девушка. она морщит нос и заговорщицки произносит, - а может я ворую твою энергию и благодаря этому такая бодрая? не удивлюсь если так, - она засмеялась, едва не поперхнувшись и отряхнула ладони от крошек.

- и тот сарай точно кому-то принадлежал, но этот кто-то возможно давно умер и он ему больше не нужен, - уизли откидывается на спинку стула, обнимая руками чашку с чаем, - в конце концов мы защищаем всю магическую британию! нам надо где-то практиковаться, а тренировочные залы аврората уже надоели, - она говорит это, как что-то очевидное, потому что нельзя вечно пылиться в министерстве и их даже не посылают куда-то в отпуск, с целью магического сотрудничества. конечно доминик не хотела бы поблажек только за то что она у-и-з-л-и, но было бы неплохо поехать вместе со своей любимой сотрудницей в командировку за счёт министерства. им никогда не дадут отпуск в одно и то же время, а девочки имели привычку мечтать как они вместе поедут к морю, хотя бы к родителям доминик.

- тебе придётся согласиться, - встаёт из-за стола уизли, касаясь кончика носа нив напоследок, - ты же не хочешь чтобы меня утащила на дно гадкая сирена, и тебе придётся искать новую соседку по квартире чтобы потянуть эту неприлично-высокую-арендную-плату, - она махнула палочкой и тарелки послушно поднялись со стола поначалу, но со слишком большой скоростью отправляясь в раковину. одна из них неудачно столкнулась с поверхностью шкафчиков, разлетаясь на белые глянцевые осколки, - ну вот, твою... нив, ты не волшебница, а ведьма-а-а, наговорила мне под руку, - разочарованно произносит доминик, подбегая к месту происшествия и не задумываясь собирая осколки руками. один из них, украшенный маленькой розочкой, больно полоснул по ладони и там сразу же проявилась ярко-красная капля крови. уизли села на пол опираясь спиной о кухонные фасады, чувствуя как в глазах темнеет. она обладала одной неудобной особенностью, учитывая что работала там, где всегда был риск травм, девушка не переносила вида крови. веки закрылись и что-то за пульсировало в висках, а голос финниган стало слышно словно через толщу воды. капля резво побежала по руке, пачкая белые футболку, а далее и ноги, потому что доминик безвольно опустила на них кисть.

- нив, нив, - слабо пробормотала она, стараясь вытащить себя из этого состояния, ухватиться за туманное сознание и убедить себя в том, что в этом нет ничего страшного и надо взять себя в руки. ирония была в том, что одна из них сейчас была в крови. ну же, вставай, глупая. к сожалению, мотивационная реплика не принесла пользы и она просто упёрлась пятками в пол, безуспешно стараясь опереться и встать. было ужасно неловко падать перед подругой наземь, когда она так храбрится и всегда проявляла себя как смелая, дерзкая девочка с гриффиндора. как назло палочку она оставила на столе, после того как неудачно отправила посуду в раковину и теперь не могла даже залечить эту бытовую травму, - там наверху, - продолжала она бормотать, - экстракт, только немного.