в затуманенном рассудке — расплывчатый силуэт, человек без лица, и громкий, звенящий смех. растирает лоб указательным пальцем, задевая правую бровь и ведя им к левому виску. кулак упирается в переносицу. тяжесть выпитого крепкого ( «любишь же ты «мужские» напитки», — за спиной раздается хриплый старческий смех ) алкоголя вытесняет четкие мысли, открывая дверь замутненным образам, мимолетным вспышкам воспоминаний с акцентом на неожиданных деталях ( ласковая улыбка на мучительно-знакомом мужском лице, серебряная запонка и белоснежный манжет, алеющие следы на запястьях, которые уже на следующий день стали темно-фиолетовыми, прохлада морской воды, щекочущей щиколотки с новой маленькой волной ), обрывкам фраз. пустота, манящая ощущением легкости и свободы от реальности, не приходит. обратно ведет палец, надавливая ногтем на кожу. на подушечке и под ногтем остаются следы косметики — тонального крема и пудры. она рассматривает жидкость древесного цвета, в приглушенном свете ламп не дешевого бара отливающую золотом, в граненом стакане. не морщится, только устало прикрывает веки и сглатывает, но вяжущее послевкусие чернослива, смешавшееся с отголосками ранее белого перца от ранее выпитого виски, как будто только усиливается. жар опаляет гортань, а после волной прокатывается по всему телу. ева усмехается и вновь касается холодным стеклом стакана горячих губ, оставляя на стенке след от бордовой помады. и снова в голове раздается насмешливый голос «и как тебе?».
— горько.
она, высокая и статная, с гордо выпрямленными плечами и королевской осанкой, смотрит на него снизу вверх. кожаный портфель падает и опирается на тумбу для обуви. сразу и вешает на вешалку в шкаф пальто, педантично одергивая край, расправляя, застегивает пуговицы, убирает пару дорогих мужских туфель, как обычно, на вторую полку. они оба помешаны на порядке. или кто-то из них просто-напросто выдрессирован? от окна в гостиной дует ветер. ева вздрагивает и передергивает плечами. она ожидает вновь услышать набившее оскомину «и тебе доброго вечера», хотя за окном на город уже давно опустилась тьма, многие огни в жилых домах потухли еще часа два назад, хотя давно наступила ночь, чтобы потом молчаливо проводить его фигуру то ли сразу до двери кабинета, то ли на кухню, где он будет упрямо самостоятельно искать приготовленный домработницей ужин, но ни за что не попросит помощи. но он оставляет портфель у тумбы, останавливается в метре и смотрит прямо, до того равнодушно, задумчиво, что в голову лезут тревожащие мысли. она уже готова согласиться на очередной необычайно важные прием, встречу выпускников, гоня зудящее чувство прочь, но он продолжает молчать. тишину спустя время ( тянущееся столь долго, что ева успела себя накрутить ) разрушил один единственный вопрос: «у тебя есть дочь?». по позвоночнику пробегают мурашки, живот крутит от волнения, а ноги наливаются свинцовой легкостью и подкашиваются.
женщина. женщина. жен-щи-на.
кто-то отчеканивает слово, отбивает каждый слог, а потом, наоборот, мелодично, напевно тянет. сломавшийся низкий голос не долетает до неё, она слышит, но будто бы через толщу воды. темнота, которую она и не замечала ( или не могла заметить ), сменяется отблескивающей на свету лакированной поверхностью столешницы из красного благородного дуба. сразу фокусирует взгляд на потемнения годичных колец. зажмуривается — и вновь сосредотачивается, но уже на грани стакана. поднимает лениво голову.
— женщина. как вы себя чувствуете? — она не может рассмотреть лицо, оно смазано, как на картине какого-нибудь именитого экспрессиониста. ева щурится, сводит брови. в сознании отпечатывается черный фартук и бабочка, вместо галстука ( «дай мне», — её голос звучит мягко и насмешливо, но беззлобно; тонкие пальцы на шелковой ткани. — «за столько лет не научился завязывать? или просто спешишь на работу?» ). — может, позвонить кому-нибудь из ваших знакомых? мы скоро закрываемся...
она смотрит на слегка помятый воротник белой рубашки.
они ведь действительно любили. когда это было?
ей было двадцать семь, ему — двадцать три. на неё с восхищением и пылкостью смотрел вчерашний студент лиги плюща с факультета государственной политики и управления, выходец из богатой и уважаемой семьи. дарил цветы, ждал с лекций. джон красиво ухаживал. ей же льстило внимание. уже через полгода они съехались, и еще через пару месяцев заявили его родителям о желании вступить в брак. влюблена ли она была? — ева не задумывается. просто плывет по течению и не упускает возможностей; но с ним, правда, спокойнее. она думает, что, наверное, таки любит, когда они снимают домик на берегу моря в окружении дикой и величественной природы. его ребяческое нетерпение вызывает улыбку, а шальные и жаркие поцелуи ( шея горит; она напрягается, щекотно ) — смех. она рассказывала ему о том, что обязательно ( непременно ) станет ведущей вечерних новостей сиэнэн. он ничего не говорит, только прижимается губами к оголенному плечу. ева помнит себя с ним рядом разной — строгой, податливой, стервозной, ласковой, жестокой — но ярче всего... смешливой.
а ей это совсем не свойственно.
совсем.
она плохо помнит разговор.
«снова?». инстинктивно пальцы левой руки обхватывают правое запястье, прикосновение нервное, но невесомое, больше напоминающее поглаживание. прошло десять лет. невыносимо долгих десять лет. в тот день она впервые испугалась. он пришел домой за полночь, от него несло перегаром. сначала его голос звучат жалобно, он будто бы умолял её. она читала между строк — «скажи, что это не правда». ева мастерски уводит тему, умеет недоговаривать, но не любит лгать. его цепкие объятия... она помнит их. как и его отчаяние. помнит и как запускала пальцы в волосы, как прижимала его опущенную голову в плечу и груди. она не настолько равнодушная тварь, чтобы не почувствовать боль близкого и важного человека. она и сама не заметила, как чужими усилиями в неё появилось семя всепоглощающего и невозможно выматывающего чувства — вины. она сказала правду. смысл лгать? если он в таком состоянии, то кто-то уже предоставил ему весомые доказательства. в этом городе, у него всюду уши и глаза. просто она не замечала ( или не хотела замечать ). он изменился за мгновенье. он убитого горем человека — в того, кого поглотила ярость. её просьбы «отпусти», «мне больно», «давай поговорим» уже не трогали его сердце. он не поднял руку, не ударил, лишь держал, сжимая с силой запястья. вместо пощечины — хлесткое «это был наш ребенок, ева. наш. ребенок».
«снова?». в этот раз она не ходила на аборт. она просто искала того ребенка, от которого отказалась еще до их знакомства. ему не зачем знать. вот как она думала. это ведь не его ребенок. только её.
она смутно помнит, как сама, добровольно, отдала телефон бармену телефон.
его взгляд пробивает на дрожь. снова. снова это выражение лица. и снова пальцы, сжимающие с силой. в порыве он припечатывает её к дверному проему, который начинает врезаться в спину. она шипит, морщится, дергает плечом в слабой попытке вырваться из крепкой хватки. она не сводит прямого упрямого взгляда. отчего он заводится быстрее и сильнее. ключица ноет под его рукой. она, как наяву видит — еще секунду и пальцы сомкнутся на её шее. ей страшно. старается держать лицо. наглая, упрямая. но одновременно леденеет от ужаса.
от прикосновения — бережного — шарахается. инстинктивно. невольно.
рассматривает руки. это не руки молоденького и вежливого бармена. другие, но хорошо знакомые. мимолетное «успокойся, это не джон» действительно срабатывает: плечи опускаются, она растягивается лениво на стойке, медленно поднимая взгляд и угадывая черты. алекс. будь она трезва, сразу бы догадалась, кому мог позвонить бармен. дело не в том, что она часто сюда заходит и столь же часто её отсюда забирал определенный человек. нет. просто в её телефоне все записаны под именами. даже вместо ласкового прозвища или строгого и лаконичного муж — формальное джонатан. и только один человек записан иначе. «друг».
александр макэвой — давний друг джона, человек, который в прошлом часто заходил к ним, просто поговорить, расслабиться вечером пятницы, со временем став важным и для евы. с ним — легко. никто не осуждал за жесткую и прямую манеру рассуждать, за стремление высказаться и настоять на своем. ева, уложив голову на руку, смотрит на обеспокоенного друга.
в последнее время алекс не любил заходить к ним с джоном, предпочитал встречаться где-то еще... в кафе, в парке, у него в фирме. она доверила ему самое дорогое... желание найти брошенного ею ребенка, тайну, которую никому больше не раскрывала. интересно, почему? когда она тянется за недопитым стаканом, алекс мягко останавливает и отбирает его. ева смотрит с обидой. всего миг. а потом только гордо хмыкает. когда бармен тактично и терпеливо вновь напоминает про то, что они собираются закрыть заведение в течение ближайшего получаса, алекс пробует помочь подняться и сопроводить к выходу.
ева упирается.
плечо и ключица начинают снова ныть, хотя никто их не касался.
— я не поеду домой, — наотрез. в ушах — голос джона. ева сглатывает вставший поперек горла ком, поджимает губы. пару раз моргает. трет глаз. но эмоции накрывают неумолимо... с головой. алкоголь развязывает язык и снимает выстроенные барьеры. — мне страшно, алекс.
до того, как позорно напиться в баре, ева за неделю обошла чуть ли не все юридические фирмы города и окрестностей. всех, кто мог бы выстоять, или по крайне мере о том кричали их сайты и регалии у работающих там ребят. но все тщетно. все в итоге ей отказали и дружелюбно предложили не глупить. вместо заблестевших у кончиков глаз слез — глухие смешки. нервы сдают.
он не шутил.
джон, правда, не даст ей уйти.
— он сказал, что заберет у меня все, если... если... подам на развод.
с неё то и брать нечего. все вокруг, в их кругу, его знакомые, и они убеждены, что все, что у них есть с джоном, его. у неё... только работа в ветеринарной клиникой, энн и алекс. она не хотела им говорить. она знает, что, рассказав, навредит им. последним оставшимся у неё людям. но она выпила за вечер, переходящий в ночь, столько, что, казалось бы, удивительный самоконтроль дает трещину, которая разрастается с каждой секундой.
ей страшно.
по щекам тихо потекли слезы.
