Себастьян не понимает, почему они не могут вернуться к себе домой, и вредничает. Намеренно отказывается от ужина, язвит не только ей, но и любимому дяде Каину (пока ещё дяде, Эмеральд знает, что пройдёт немного времени, и он назовёт Каина отцом). Уходит играть в сад, пусть на дворе уже поздняя ночь, а вечера в Норт-Йоркшире всё ещё холодные.
— Я сама.
Эмеральд улыбается и поднимается на ноги раньше, чем Каин спохватится и побежит за Себастьяном, чтобы объясниться, узнать причину его дурного настроения и попытаться поговорить. Может, не совсем умело, словами, которые ещё рано понимать пятилетке, но зато искренне. Слишком искренне. Эмеральд это понимает, а потому подхватывается первой. Уверяет, что так будет лучше. И нет, она беременна, а не проклята, и доживает последние дни (пусть ощущение порой очень схожее), ничего с ней не случится, если провести на улице каких-то двадцать минут. Для плода это даже полезно — она в какой-то умной книжке читала.
— Он всё ещё переживает смерть Доминика, и поэтому раздражён, — наверное, излишне. Лучше было бы просто уйти, а не объяснять и без того очевидные вещи, от которых у Каина резко портиться настроения. — Прости, я не хотела, — слишком поздно, уже задела. Понимает это, а потому убегает. Спасается благородным предлогом — вернуть сына в дом, пока тот не простыл и не заболел.
Себастьян не хочет её слушать. Усевшись на старой качели под ещё более старой и давно не плодоносящей яблоней, он на неё даже не смотрит. И делает вид, что не слышит. Хранит молчание, надув щёки и насупив брови, чем вызывает у Эмеральд только умиление, потому что все, кто видел альбом с детскими колдографиями Каина, сразу поймут, от кого Себастьян унаследовал черты лица. И характер, видимо, тоже. Всего пять лет, а упрямый как гиппогриф. И что ей с ним делать? На уговоры не ведётся. Разговаривать не хочет. На вопросы не отвечает. И даже от сладкого отказался. Можно, конечно, вытащить козырь из рукава, примерить на себя маску суровой матери и не просить, а приказать идти в свою комнату, чтобы подумать над своим дурным поведением за ужином. Но чего она добьётся таким воспитанием? Эмеральд хочет, чтобы её сын рос счастливым ребёнком, а это подразумевает не только полный желудок и всегда чистую одежду. Это ещё и про душевное взаимопонимание, которое у них раньше было, а сейчас… ничего страшного. Они просто сбились с пути. Всё наладится. Им просто нужно время. Всем им.
Обещанные полчаса перетекают в час. Не сразу, но Себастьян сдаётся. Делает это по-своему — завлекая мать в игру. Просит перекрасить лист в голубой и потрясти палочкой так, чтобы с неё пошли искры. Потом сам же намеренно рвёт лист голубого цвета и просит починить. Спрашивает, когда он так научится, и Эмеральд уже в бесчётный раз заводит разговор, что когда ему исполнится одиннадцать лет, он получит письмо-приглашение в школу. Себастьян слушает внимательно. Сам садится рядом с ней, а потом и вовсе прижимается, но в дом идти отказывается, пусть уже и зевает чаще, чем задаёт вопросы. Эмеральд прячет его ладошки в своих, чтобы было теплее. Ещё два вопроса — и только на один Себастьян узнаёт ответ. Сон одолевает даже самых упрямых мальчиков.
Достаточно высокий как на свои годы. Эми берёт сына на руки, через сон он обнимает её за шею и кладёт голову на плечо. Себастьян совсем не тяжёлый, и ей бы хватило сил донести его до спальни и уложить в постель, но зачем геройствовать и лишний раз надрывать спину, если Каин готов помочь?
— Спасибо, — передаёт сына отцу и спешно прикладывает палец к губам, потому что слишком хорошо этого Булстроуда знает. Он сейчас вспомнит свои студенческие годы, проведённые в статусе старосты, и отчитает её как третьекурсницу, которую поймал после отбоя в Астрономической башне. — У него чуткий сон, — добавляет, потому что знает: просто так от задуманного Каин никогда не отступает. — И он хочет на метле сгонять к Луне и обратно. Надеюсь, завтра он от этой идеи откажется.
А если нет? Что ж, пусть попытается. Все дети в его возрасте ставят запреты родителей под сомнение. Сама Эмеральд помнит, как в возрасте Себастьяна нарочно полезла на самое высокое дерево (чтобы быть выше Каина) и застряла. Сидела там почти на самой верхушке около часа, стесняясь позвать на помощь. А потом ещё три года заливалась краской, потому что это была одна из любимых семейных историй родителей за столом.
— Но на всякий случай метлы надо попрятать. И Летучий порох тоже лучше спрятать. Поверь мне, он не зря крутился целых десять минут у камина.
